Голоса Памано

Она села на стул Арнау. Чистый гладкий стол, все убрано, никаких незавершенных дел, ведь Арнау не планировал поговорить с ее мужем и потребовать от него объяснений по поводу его непорядочности. Если бы Арнау оказался в подобной ситуации, он бы немедленно все разъяснил; ведь у него всегда такой опрятный, сияющий чистотой стол. Она открыла один из ящиков. Всякая мелочь, сувениры, ручка, которую они с Жорди подарили сыну, когда ему исполнилось десять лет. Цветные карандаши, канцелярские кнопки, как я скучаю по тебе, Арнау, сынок. Когда она открыла нижний ящик, сердце у нее екнуло, потому что она ничего не поняла. И не приняла.

Она взяла альбом и положила его на стол. Это был альбом с фотографиями, который она подарила ему накануне его бегства в монастырь, фотографии Арнау, его отца и ее самой, когда все мы были честными и счастливыми, снимки разных лет; мне было очень приятно, сказал ты мне, у меня эта фраза отпечаталась в голове, спасибо за фотографии, мама, мне очень приятно. Вот что ты тогда сказал, а теперь оказывается, что ты спокойно оставил их в третьем ящике стола в этой комнате, куда не намерен больше никогда возвращаться, потому что готов заточить себя на всю жизнь в холодный монастырь с высокими сводами, полный сквозняков. Как жаль, сынок, как жаль.

Она один за другим пересмотрела снимки, спрашивая себя, что ему не понравилось в этом альбоме, что заставило его оставить его здесь, но не обнаружила никакого знака, который мог бы пролить свет на странное решение сына. В комнату неслышно, как опускающиеся на землю снежинки, проник Доктор Живаго, запрыгнул на кровать и сочувственно посмотрел на озадаченную Тину.

– Ну что ты на это скажешь, Юрий Андреевич? – показала она ему альбом. – Он не захотел взять его с собой.

– Скорее всего, он не пожелал обременять себя никакими воспоминаниями, чтобы ни о чем не тосковать, – ответил Доктор Живаго. И поспешил лизнуть переднюю лапу, дабы скрыть охватившие его чувства. При этом предпочел не встречаться глазами с Тиной.

В этот момент Тина наконец осознала, что Арнау действительно окончательно и бесповоротно отказался от памяти о той жизни, которую он оставлял ради новой. Какой же ты неблагодарный, подумала она: ведь если ты отказался от альбома, значит отказываешься и от меня. Почему ты так жесток? И тут она вспомнила жестокие слова Иисуса: оставь отца своего и мать свою, и братьев и сестер и следуй за мной и предоставь мертвым погребать своих мертвецов; это было прямо противоположно тому, что делала она по отношению к памяти Ориола Фонтельеса и неопределенным следам Розы, вынуждавшим ее заниматься поисками больницы, в которой пятьдесят шесть лет назад скончалась жена Ориола Фонтельеса. Да, я не очень умна, у меня четыре лишних килограмма, я не слишком образованна, но я, по крайней мере, стараюсь не быть такой жестокой, как ты, бог монастырей, превращающий сыновей в ловцов человеков, не принимая в расчет мнение их матерей. Ну ладно, не четыре, а шесть килограммчиков, какая разница…