Затем наступает очередь дамы, облаченной в глубокий траур, элегантной, стройной, в очках с дымчатыми стеклами и в туфлях с серебряными пряжками, которая крепко прижимает к себе черную кожаную сумочку и во второй раз в своей жизни встает на колени перед мужчиной. Папа склоняется к ней, намереваясь произнести формальное приветствие, но дама вдруг начинает тихо что-то говорить ему, и папа, сперва несколько обеспокоенный, затем с интересом выслушивает ее; после пары минут беседы присутствующие начинают переглядываться, не понимая, что происходит, несколько обескураженные, ибо, видит Бог, подобный знак внимания со стороны понтифика предусмотрен не был. Три минуты. Врач в пелерине смотрит на камергера, который, в свою очередь, делает большие глаза, давая понять, что не понимает, что происходит; четыре минуты, и папа начинает что-то говорить в ответ; врач в пелерине воспитанно отступает на несколько шагов, чтобы не слышать, о чем эти двое беседуют. Вот уж странно, они там себе болтают, а мы здесь ждем у моря погоды. Кто такая эта сеньора? Не знаю. Наверняка сестра. Или, может быть, вдова. Да, потому что кто его знает, сколько лет могло бы быть сейчас досточтимому Фонтельесу. Думаю, нашему блаженному исполнилось бы сейчас восемьдесят пять лет. Спросите у отца Рельи. Я-то знаю, кто это: ретинопатия с интраретинальными микроаневризмами: если вы хоть немного помолчите, я скажу, кто это.
– Что это мама делает? Что она там ему вещает?
– Замолчи, тебя все слышат.
– Вечно ей надо что-то выкинуть. Она тебе что-нибудь говорила на этот счет?
– Мне? Мы с ней не разговариваем уже целую вечность, дорогой.
Пять минут. Пять минут приватной беседы между святым отцом и сеньорой Элизендой. Когда она возвращается на свое место, посол смотрит на нее с явным почтением. Спрятавшись от посторонних глаз за темными очками, сеньора вновь и вновь возвращается к сюжетам, которые все время бродят у нее в голове и которые только что во время разговора со святым отцом возродились с новой силой. Она вспоминает о своем решении, принятом в день похорон Ориола, – никогда больше не зависеть ни от кого, кроме самой себя. Любой ценой. И еще вспоминает о матери Венансии и ее категоричном наставлении дочь моя, Бог ниспослал тебе более трудную судьбу, чем у других сеньорит нашего училища, ведь ты осталась без матери. А дядя Аугуст? Без матери, доченька моя. А посему я считаю своим долгом заменить тебе ее в важнейший момент твоей жизни, который ты сейчас переживаешь, покидая в свои семнадцать лет наше училище с твердым намерением стать превосходной христианкой, хорошей женой и матерью семейства, а твои родители не могут вести тебя по жизни, потому что твой отец… А дядя Аугуст, матушка Венансия? Это совсем другое, девочка, доченька. Хорошенько усвой: все мужчины – твои враги, потому что они будут ждать от тебя только одного, они хотят лишь одного…
– Чего же они хотят, преподобная матушка?
– Всегда одного.
– Но чего именно?
– Одного. – Тишина в вестибюле. Чемодан ученицы Элизенды Вилабру Рамис («отлично» по религии, арифметике, географии и истории; «хорошо» по латыни и естественным наукам, «удовлетворительно» по домоводству и физкультуре) покорно застыл у ее ног, как пес Кет, когда ему надоедало гонять коров по лугу Сорре. Матушка Венансия не знает, как сказать ей то, что она должна сказать, потому что она ведь не мать. Наконец она туманно произносит «месячные».
– Месячные? Они хотят месячных? – Элизенда топнула ногой. – По мне, так пусть они их вовсе забирают.
– Нет, доченька, я хочу сказать…
У матушки Венансии так и не получилось выразить то, что она хотела сказать. Но она еще раз повторила, что девочке следует опасаться мужчин как греха, потому что они легко могут влюбить в себя с помощью своего особого проникновенного голоса, а если к тому же у них красивые руки и глаза как бездонные колодцы… ты меня понимаешь, доченька? Но не забывай при этом, что когда все же придет время выйти замуж, вот тогда ты должна быть покорной и беспрекословно выполнять все веления мужчины, который станет твоим мужем. Как говорил отец Оссо, главное для достижения счастья в браке – это чтобы женщина добровольно приняла на себя подчиненную роль, коя ей подобает, с радостью удовлетворяя все желания своего супруга. Надеюсь, ты меня понимаешь, дочь моя.
В общем, не очень-то у нее получилось выразить свои мысли по этому поводу. А посему она предпочла сосредоточиться на аспекте, которым владела гораздо лучше, и сказала, что счастливая женщина – это женщина набожная и благочестивая; она ежедневно посвящает свой досуг молитвам, часто ходит в церковь, обладает способностью отличать хорошее от плохого, ибо всегда стремится к конечному добру. Которая воздает благодарность Богу за то многое, что он ей даровал, и прилагает все возможные усилия, дабы сие дарованное ей приносило свои плоды.
– Быть богатой – это грех?
– Да что ты такое говоришь, девочка? Как раз наоборот: богатые люди могут делать добро другим людям, могут помогать братьям своим…
– А как же верблюд и игольное ушко?