Голоса потерянных друзей

— Напрасно вы думаете, что раз не работаете на Госсеттов, то вам ничего не грозит. Мэнфордова женушка, эта блондинка, которой он так кичится, состоит в школьном совете.

— Насколько я понимаю, и дом, и окрестные территории принадлежат Натану.

— Так-то оно так, но до гибели Натановой сестры все было иначе, — Сардж качает головой, вперив взгляд в асфальт, будто пытается привести мысли в порядок. — Когда Робин унаследовала поместье от судьи, она берегла его как зеницу ока. Дом был ей дорог. Она была ему хозяйкой и не собиралась его уступать своим дядям. А потом ее не стало, и дом перешел к ее брату, но Натан не продал его лишь из уважения к сестре — потому что Робин до последнего вздоха билась с Уиллом и Мэнфордом за это поместье.

— Вот как… — едва слышно говорю я.

— Там все очень сложно, — подытоживает тетя Сардж. — Лучше держитесь подальше от Госсеттов. И от этого дома. Не возите книги по городу и не вздумайте никому показывать их на стадионе. А лучше верните туда, где взяли. Я постараюсь уговорить Ладжуну вернуться в школу, но в Госвуд вы ее больше не пускайте.

Наши взгляды встречаются, и этот короткий, беззвучный разговор оказывается красноречивее всяких слов.

— Спасибо за помощь с Ладжуной, — благодарю я и сажусь в машину.

— Все зависит от того, как там дела у ее мамашки, — говорит Сардж и кладет локоть на распахнутую дверцу. — Я слышала эту историю про морских звезд. И понимаю вашу затею. Вот только в этих краях течение очень уж сильное.

— Намек понят. — Я отъезжаю от дома бабушки Дайси, стиснув зубы. Нет, я никак не могу прекратить походы в Госвуд-Гроув. И не стану этого делать. Раз течение сильное, значит, нужна дамба. И я возведу ее при помощи книг.

Но все-таки я внимаю совету Сардж и накрываю стопку книг на заднем сиденье, чтобы их не было видно, пока я продаю билеты на благотворительный вечер. И паркуюсь так, чтобы хорошо видеть своего «Жука», потому что замок на задней двери сломался.

Увы, работа оказывается более напряженной, чем я себе представляла. Приходится не только следить за кассой, но и разгонять подростков, которые прячутся между зрительских рядов и льнут друг к другу, точно магниты. Уверена, за это время я ненароком уничтожила на корню несколько начинающихся романчиков.

Со времен моего собственного детства молодежь очень изменилась, и футбольный стадион со множеством укромных мест не на шутку меня пугает.

Когда я наконец возвращаюсь в машину и убеждаюсь, что книги на месте, меня накрывает волна облегчения. Сегодня я собираюсь лечь спать поздно и, вместо того чтобы готовиться к завтрашним урокам, хорошенько изучить и законспектировать найденные материалы. Я хочу провести с ними как можно больше времени — а то кто знает, чем завтра закончится разговор с Натаном Госсеттом.

Но к чему я оказалась совсем не готова — так это к тому, что у дома я увижу Сардж, нервно расхаживающую по подъездной дорожке.

Глава пятнадцатая

Ханни Госсетт. Луизиана, 1875

— Нам пора уходить, Джуно-Джейн! — в жизни так с белыми не разговаривала, но Джуно-Джейн ведь не белая и не цветная. Сама не знаю, как ее назвать. Но сейчас это и не важно: будь она хоть царицей Савской в новом розовом наряде, нам все равно надо бежать, пока дела не приняли скверный оборот. — Помоги затащить мисси Лавинию на лошадь, и продолжим путь. А то та старая дама того и гляди решит, что мы либо умерли, либо солгали ей про лихорадку.

Вот уже четыре дня мы торчим в этой лесной церквушке, где я обхаживаю, кормлю, обмываю лихорадящие тела и молюсь. Четыре дня я оставляю монетки на дереве у края поляны и криком сообщаю женщине о том, что нам принести. Она славная, добрая, великодушная. Даже забрала с собой пса, чтобы позаботиться о нем. Она будет ему хорошей хозяйкой, я в этом уверена и рада, что так сложилось, вот только наша помощница все больше волнуется, когда обнаруживает, что мы так и не ушли отсюда. Должно быть, слухи о лихорадке уже расползлись, и местные жители гадают, не стоит ли им сжечь этот дом, чтобы спасти свои семьи от хвори? Дровосеки тоже, не ровен час, заявятся сюда, так что не стоит испытывать судьбу.

Джуно-Джейн мне не отвечает. Она сидит ко мне спиной у стены, обклеенной газетами. Я не могу видеть ее лица и не знаю, что она делает. После того как Джуно-Джейн пришла в себя, она почти все время молчит, выглядит испуганной, вздрагивает от малейшего шороха, точно те солдаты, что бродят по дорогам после войны с перепутанными мыслями да расшатанными нервами. Коли разум покинул тело, не обязательно, что он вернется назад. Может, так душа спасается от страданий. Сколько я ни расспрашиваю Джуно-Джейн, она не может вспомнить ни как попала сюда, ни что с ними делал тот мужчина с повязкой на глазу и его помощники.