«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

Рассказ Михаила Григорьевича об истории отношений с зятем Юрием – это, в сущности, «роман воспитания», крохотный, незамысловатый, однако содержащий многие важные протоэлементы этого жанра. М. М. Бахтин, исследуя проблематику романа воспитания, сформулировал основной ее критерий – «освоение реального исторического времени и <…> образ становящегося человека»[43]. Далее М. Бахтин говорит, что «становление человека <…> зависит от степени освоения реального исторического времени»[44]. Коренной приволянин Михаил Голуб берется помочь приехавшему из Молдавии молодому парню освоить «время – пространство» здешнего крестьянского мира. И здесь мы можем наблюдать развитый, обоснованный, наполненный примерами из собственного опыта дискурс – не столько увещевания (эмоционально-разогретого, даже порой проповеднического, какое здесь вряд ли уместно), сколько дискурс обдуманного, ладно и натурально выстроенного доведения до сознания зятя Юры весьма специфических, заметно освобожденных от распорядительного морализаторства, аргументов. В нихто и приоткрывается незаметное для постороннего человека, внутреннее, «подстилающее» устройство хозяйственного, организационного и социального «времени – пространства» постколхозной кубанской станицы. Воспитывая «зятя Юру», Михаил Голуб, в сущности, дискурсивно овладевает базовыми параметрами заметно модернизированных практик приобщения к ресурсам крупхоза – здешнего аграрного ЗАО. Для этих практик уже не характерна панибратская, вволю омытая местным самогоном, вольница еще недавно господствовавших экономических порядков, когда, – как с бесшабашной обреченностью сказано народом, – «все вокруг колхозное, все вокруг мое». Теперь уже это бывшее «все» рассовано по частным запретным отсекам, доступ в которые требует специальной призванности и воспитанности, предполагает особый рисунок повседневного поведения. Таким образом, здесь уже не впервые крестьянские «дети», отталкиваясь от дискурсивного наследия «отцов», демонстрируют новые дискурсивные форматы. Их можно назвать дискурсами «прочесывания мира». Иначе говоря, спроектированного в слове и затем переходящего в систематические социальные практики способа упрощения мира, его чистки от извивов и сложностей. Именно об этом слова Голуба: «…вырисовываются такие контакты, которые заквашены не на пьянке и не на «гацацанье», а на деловых связях. И пьянка уходит на второй план, а на первый выходят именно деловые отношения. Отношения, которые приносят выгоду семье, и которые можно превратить в деньги и в корма…» Эти отношения, конечно, феноменологически однообразны, скудны и, как правило, однолинейны. Они, в противовес ушедшим в прошлое разудалым практикам, обесцвечивают многообразие мира. Но мир этот сохраняется в его генпланах и базовых чертежах. Потому что крестьянское дискурсивное прочесывание мира – это совсем не то, что дискурсивный аналитический разбор, не сохраняющий от прежних очертаний никаких заметных следов, не оставляющий в силу своей критичности камня на камне. Это также и не дискурсивное, по сути сходное с химическим, разложение и переиначивание не только внешних, отстоявшихся форм, но и самого жизненного субстрата – его растворение, расщепление, перегонка. Станичники понимают, что ставший мир неразумно трогать с безумным распорядительным азартом. Сдержанная, но настойчивая операция прочесывания этот мир гладит, чистит и пробирает, выпалывая бесполезные охвостья, но при этом не касаясь живого, дышащего, стянутого в двигающуюся массу нутра. В этом и состоит смысл «микроромана воспитания» зятя, так наглядно составленный и осуществленный на практике тестем.