«Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

СРЕДНИЙ КРУГ

В среднем кругу сидят тоже все мои люди. И родня и друзья. Видимся не так часто, но в душе, в голове все они постоянно крутятся.

Андрей Григорьевич Голуб, тоже старший брат

Отношения наши с Андреем сложные. Но сложные они постольку, поскольку он же брат, старший. И по всем идеям он должен всем нам заменять батьку. По своему жизненному опыту, по традициям, которые здесь, на Кубани, работают. Но он, Андрей, видно, с давних еще времен поставил дело так – чем меньше родичей, тем лучше. Вот в таком разрезе. Почему? Конечно, надо бы ему на этот счет вопросы задать. Но я могу сказать – так жить нельзя! Он, Андрей, в душе завидует нам – мне, Сережке, Ваньке – братьям, которые живут в кучке. Мы поняли, что он нам все больше и больше завидует, – особенно с того момента, когда у него жена умерла. И он сейчас приклоняется к сыну, потому что ему больше не к кому сейчас приклониться. Один сын. Там, в Славинске, никаких родственников у него нет. Родители его покойной жены померли. Осталася только старшая сестра жены, но и с ней он не очень ладит, Андрей-то. Понимаешь, вообще-то там, в той части Кубани, я замечал, в этом самом Славинске люди живут как-то очень обособленно. Они страшно охраняют эту самую внутреннюю семейную яишню – боже избавь туда постороннего впустить! Да и не только чужого, – даже самого близкого родственника. Боже избави! Потому что там. Видишь ли, Славинск-на-Кубани чуть-чуть южнее Краснодара. Он ближе к Анапе расположен, к Крымску. И там испокон веков все есть. И картошка там хорошо растет, и бахчевые, и любая рассада, и любые фрукты. И в то время люди жили там намного зажиточнее, чем у нас, в Привольной. А разница между нашими местами – всего-то двести километров. И вот у них эта закваска – «чем больше я хапану, тем я лучше и почетней других» – эта их страсть к наживе очень сильно проявляется. Вот ты заметил, что у нас в Привольной есть такой обычай – выносить на рынок некоторые продукты. Понемножку. Три-четыре десятка яичек, немножко сала, молочка, сметанки, рыбки. То есть выносят некоторый избыток из своего личного хозяйства. А там, понимаешь?.. Как бы тебе объяснить, чтобы ты понял? Ну, допустим, посадили они рассаду. С этой рассады планируют посадить для себя. Но если цена на рассаду приемлемая для хозяина, то есть если рассада оказывается в это время в хорошей цене, – он ее всю продаст! Он забудет про себя и всю рассаду на рынок оттащит. У нас в Привольной такого в жизни никогда не произойдет! Да и не только в Привольной, а во всей нашей зоне, во всем Каневском районе. Наши местные делают всегда так: пересадит рассаду для себя, а потом уж лишнюю продаст. Или подарит. Или обменяет на что-то гожее. А вот в той, южной зоне, наоборот. Там продают! Продал, а что осталось – то твое. А не осталось – и не надо. Как-нибудь проживу, но деньги с рассады хапану! Они и сюда, к нам, вывозили эту рассаду. И Андрей привозил, и деньги здесь делал. Особенно это было распространено раньше, когда на Кубани запрещали рассаду сажать.

Мы каждый год, в течение 12 лет, как погиб наш меньший брат, 9 Мая ездим к нему на могилу, в Славинск. И обязательно заезжаем к брату. Это наша семейная традиция. Мы поехали и в этом году. А Андрей, зная, что мы приедем, поехал с невесткой, с сыном окучивать картошку. Понимаешь?! Мы с ним год не виделись. И он прекрасно знает, что мы 9 Мая обязательно приедем на могилу. Но он поехал на картошку! И тогда мы пошли к его соседке и наказали ей: «Передайте Андрею Григорьевичу, чтобы пусть он за нас забывает. Мы к нему больше ни ногой!» Даже если мы будем ездить на кладбище (а мы-таки будем туда ездить!), к нему мы не поедем. А там 17 километров от городского кладбища до отделения, где работает Андрей. Мы не поедем! Мы такой зарок дали. А причина здесь – богатство! Понимаешь? Богатство и его куркульство! Это характерно для Славинска. Я ведь к этому и завел этот разговор. Там так все дела делаются. И если ты живешь среди тамошних волков, так и ты тоже начнешь выть по-волчьи. Жил бы он здесь, он был бы, точно, другой. На него бы жизнь здешняя действовала. Вот, я меньший среди двух своих братьев, которые живут в Каневской, – Сергея и Николая. Но у меня у первого появился тяжелый мотоцикл. У меня у первого появилась машина «Запорожец». У меня у первого появились «Жигули». У меня все появлялось раньше, чем у них. Но я никогда этим не кичился и не возносился! И они, братья мои, никогда не расценивали это так, как будто я меньший, перед ними – выскочка. Наоборот, я их этим подзадоривал. Когда я купил «Запорожца», братуха Сергей быстренько новую хату достроил, старую продал и купил «Москвича». Он вроде старший, и он постарался купить «Москвича» – лучшую, чем моя, машину. Потом я купил «Жигули». Сергей продает своего «Москвича», докладывает денег и покупает тоже «Жигули». А Ванька все на «Запоре» ездит. И тут мы давай Ваньку подзадоривать! И он собрал деньги, а я тут, в Привольной, нашел для него хорошую машину, одиннадцатку. Он ее подделал, подшаманил, и она у него стала бегать. Красавица! Все! У нас у трех – по машине! А Андрей все это видит. Приезжаем мы к нему в Славинск на своих машинах, – а они блескотят, под новые заправлены. И Андрея уже жаба давит! Мы приезжаем на следующий год, смотрим – у его сына под окном «Волга» стоит. Марки 3110. Андрей объясняет: «Да, вот мы подумали-подумали – «Жигули» нас не устраивают. И мы решили «Волгу» купить…» Ну, тут и козлу понятно, почему он купил «Волгу». Так что – какая тут причина к нашему нынешнему охлаждению? Я так думаю: Андрей про себя соображает, что если он меньше знаться с нами будет, то и у него мы меньше будем просить помощи. Он-то старший, он-то обязан по семейным традициям покровителем для младших братьев быть, а ему это не надо. Ему этого не хочется. Потому что он живет в Славинске не меньше 35 лет, и уж успел пропитаться этим духом наживы и накопительства, который очень в тех краях чувствуется. И он не хочет общаться. Он! А мы – уже как бы в ответ! Тут, конечно, все очень сложно. Мы ж не хотели с ним, с Андреем, расплевываться! Вот, когда мы эту традицию поставили – ездить к меньшему брату на могилу – ведь мы же одновременно и старшего брата проведываем. И тут вроде бы так настраиваешься: да пусть Андрей живет как хочет, не более того, – а мы поедем к меньшему брату, на могилу. А подсознание родственное тут как тут! И все равно мы к Андрею в эту поездку обязательно заходим. Ну, как же иначе – возле огорода быть, и в огород не зайти! Такого ж не бывает! И вот он к нам 11 мая в этом году первый раз приехал. И надо же, как стыдно и неудобно получилось, – нас в ту пору не было дома. Мы с бабушкой поливали картошку за станицей. Позже мы мотороллером с Дусей, жинкой, приезжаем, смотрим – «Волга» у забора стоит. Они нам: «Да мы хотели уже уезжать…» А я – не то что там «Привет!» да «Здорово!» да мацать их – неторопливо так шланги прибираю. И мимоходом говорю: «Мы у вас три дня тому были, вы картошку окучивали. Теперь – мы картошку поливаем. Но вы-то знали, что мы будем на 9 Мая, а мыто про ваш приезд и не чулы. А незваный гость хуже татарина…» Племянник, услыхав это, аж вскипятился! Но они перед тем, как ко мне пожаловать, заехали в Каневскую, к Ваньке и к Сережке. И, видно, наладили с ними похолодевшие отношения. Но я очень отрицательно отношусь к таким вещам, чтобы спуску давать за нарушение родственных отношений. Андрей стоит, переминается. И говорит: «Ну, давайте, соберемся сейчас и на кладбище Приволянское съездим, к отцу». Я отвечаю: «Я был на кладбище недавно. Я все там сделал, убрался. А сейчас я устал. Так что ездите сами…» Они туда-сюда, замялись, глаза в землю. Ну, представь себе, 13 лет как отец умер. И Андрей ни разу не был на отцовской могиле! Ну, на похоронах он был, а после того ни разу не приезжал. И теперь вроде бы как приехал – грех семейный замолить. И я это понял. Я сдал назад. Говорю: «Дуся, сядь, поедь с ними…» Юра Козак тоже: «Я с ними поеду…» Пока они ездили, мы тут с Наталкой столы наготовили, все такое. Чтобы по-человечески было. Вот такие отношения. Представь себе, они там, в Славинске, живут в саду в полном смысле слова. В саду! Слева, справа, спереди, сзади – сплошные сады. Совхоз «Сад-Гигант», тянется километров на пятнадцать. И там – отделение, где все люди, в саду работающие, живут. И они там живут. У каждого для вида, для отвода глаз, для «отмазки» посажено 10–15 яблонь. Во дворе. И все. И эти деревья дают какой-то урожай. Андрей берет справку, что у него, допустим, 20 яблоневых корней, и каждый принес по два центнера. Всего 40 центнеров. Но он ни одного яблока со своего этого садика не взял! Если они и были, то он эти яблоки свиньям скормил. А для себя, для продажи, для наживы, он тащит яблоки из общего сада. Ухоженные, обработанные, отборные, сортовые. И везет их в Москву. Вот в прошлом году он отвез в Москву семь тонн яблок. Продал. Сколько он взял с них, я не знаю, потому как шибко этим вопросом не интересуюсь. Но посчитать можно – перед Новым годом продать в столице семь тонн яблок. Это минимум 250–270 тысяч нынешними деньгами! И эти вещи практикуется ежегодно. Эти яблоки взяты из сада бесплатно, а по документам эти яблоки – его собственность. Не придерешься! И там все так живут. Все! И все знают прекрасно об этом. Конечно, это им давит на здоровье – ведь надо сад опрыскивать, обрабатывать ядами, всякой химией. Но им это нравится. У них там такие домищи у каждого! Ой-ой! Ну, пусть их живут. Ведь мы здесь так же живем – где-то что-то обязательно ведь сопрешь. Мешочек, два, тележку. Это все вроде как в нашей натуре, у русака. Но меня вот что поражает. Было пять родных братьев – от одной матери и от одного отца. И вот четыре брата скроены одинаково, а старший брат из этих лекал дуже выбивается! Мы как-то разговаривали с Сережкой из Каневской (а Сережка вслед за Андреем был рожден), и пришли к тому, что, может, на Андрея так война повлияла. Ведь он был для нас кормильцем, заместо отца. Он и зайцев петлями арканил, и птиц ловил, на еду. Ему в 1941 году было девять лет. Пацаненок! И братьев у него было к тому времени двое – Сергей да Иван. Вообще пацанята!.. Он и рис воровал, сушил. Может, он из-за этого стал такой куркуль – я не знаю. Но отношения у нас с ним такие – он брат. И не более того. Мы знаем, что он по документам является нам братом. Хотя иногда нам бывает его и жалко. Вот мы соберемся порой, и нам его жалко. Я начинаю перья подымать – мол, все, я к нему больше не поеду, и не приглашайте больше меня к нему. А Сережка говорит, что, мол, и его надо понять. У него жена умерла, он сейчас один, ему надо к кому-то приклоняться.