Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Расул Асгаров, торговавший цветами в том же районе, что и Асадов, вспоминал милицейский рейд 1982 г. по выявлению нелегальных мигрантов. Со времени Московской олимпиады, которая инициировала проведение кампании по удалению из города уличных торговцев с Юга, но не смогла остановить рост их численности, городские власти стремились усилить контроль над рынками. Здесь главной проблемой было скорее удивление, чем насилие:

Я помню одну облаву на Черемушкинском рынке в Москве. Однажды я стою там, 6 часов утра, собираюсь сдать свой товар, и вдруг по базару пронесся слух, что милиция делает облаву. Базар оцепили и всех проверяют. Я с перепугу бросил свой товар и каким-то образом, даже не могу понять, по водосточной трубе вскарабкался на крышу соседнего дома. Потом очнулся, зачем я бегу, ведь у меня же все документы на руках. А спуститься не могу, потому что все время карабкались люди наверх. И только потом, перейдя по крышам других домов, я смог вернуться на базар, к своему товару. Я показал свои бумаги, и мне разрешили выгрузить товар. Если бы это было сейчас, они бы меня оскорбили и отняли бы все. Тогда такого не было, я платил официально за место на рынке и мог продавать свой товар[908].

Вне рабочего места Асадов вспомнил об оскорблениях в свой адрес и в адрес своих коллег, например, о них говорили: «черные пришли забрать наши деньги». Он считал, что «эксплуатация русских», которой они занимались с соратниками, частично компенсировала его страдания, вызванные национальными предрассудками[909]. Группа Асадова нанимала русских для транспортировки и доставки цветов, а также для продажи их излишков. Кроме того, цены для русских в Москве были гораздо более высокими, чем в Баку. Ему нравилось слушать стереотипные истории о богатых южанах. И он старался соответствовать этим стереотипам[910]. Особое удовольствие доставляли ему подаяния тем, кого он назвал «пьяными русскими попрошайками»[911] (они появились на московских улицах в начале 1980-х гг.).

Ни один из среднеазиатских торговцев не утверждал, что был свидетелем дискриминации, а наша более широкая выборка не выявила четкой связи между региональным или национальным происхождением торговцев с Кавказа или из Средней Азии и восприятием или опытом их взаимодействия с этническими предрассудками[912]. Айжамал Айтматова в первый месяц старалась почти полностью избегать контактов с местными русскими, учитывая незнание языка и культуры. Тем не менее она в мельчайших подробностях вспоминала сердечные отношения, которые установились у нее с русскими женщинами, торговавшими вместе с ней тканями. Они стали ее единственным кругом общения, помимо кыргызских соседей по квартире. Эти новые друзья помогли ей с русским языком, доброжелательно исправляя ошибки и подарили ей на день рождения русско-кыргызский словарь. Они также выучили кыргызские фразы, чтобы продемонстрировать, что все они – советские граждане. Однако эта теплота распространялась не на все стороны жизни Айтматовой. Она одновременно отказывалась считать себя включенной в ряды москвичей: «Каждый день была одна и та же история: я ходила на базар, а потом возвращалась домой. Каждый день видишь и общаешься с одними и теми же людьми. Дома я разговаривала с Талантом, Джамалом и Джанышем [ее соседями-кыргызами]. На работе я разговаривала с тремя-четырьмя русскими женщинами, и все. Так что, возможно, именно поэтому я не чувствовала никакого отторжения от местного сообщества»[913]. Позже она призналась, что всякая изоляция со стороны москвичей меркнет по сравнению с тем одиночеством, которое она испытывала, будучи оторванной от собственной семьи. Быть в Москве в одиночестве не составляло для нее проблемы. Например, она любила проводить время в ресторане, где работали ее друзья, который она описывала как «единственное место, где я могла чувствовать себя свободной от всего и просто долго сидеть и думать»[914].