Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Националистические и расистские публикации в российской прессе отражали и усиливали уличную напряженность. Тамрико Оцхели, уехавшая в 1989 г., вспоминала, что москвичи считали ее «непослушной кавказкой»[1068]. Предрассудки оставались тогда на уровне «не очень хороших отношений». Однако в том году она все чаще оставалась дома с семьей; распад СССР после тбилисских событий мог иметь непредсказуемые последствия, которые могли привести к уличному насилию. Мосгорсовет обсуждал план нормирования, чтобы справиться с растущим разочарованием тем, что русские из соседних регионов вывозят еду из столицы, чтобы прокормить свои небольшие города и села[1069]. Мосгорсовет начал закупать товары напрямую и складировать в густонаселенных районах Москвы, часто за счет продуктов питания, поставляемых на склады кавказскими и среднеазиатскими торговцами. По мере нарастания общественного недовольства, в мае 1990 г. городские власти ввели нормирование основных продуктов питания, таких как хлеб и сахар[1070].

Этери Гугушвили, которая жила рядом с Красной площадью, вспоминала, что из ее окна можно было наблюдать эволюцию уличных рынков. В начале 1990-х гг. пожилые русские, то ли москвичи, то ли сельские жители, продавали хозяйственные товары, часы, обувь, сигареты поштучно – все, что они могли продать, чтобы немного подзаработать на фоне растущей инфляции. Затем они могли покупать продукты у соседних кавказских или среднеазиатских торговцев. Усилия по предотвращению вывоза продуктов из Москвы вызвали конфликт с близлежащими городами и районами, жители которых также зависели от этих рынков. Гугушвили напомнила о достигнутом зимой 1990–1991 гг. компромиссе, согласно которому государственные магазины по воскресеньям будут продавать товары по карточкам тем, у кого нет прописки. В результате активность рынков по воскресеньям практически прекращалась, а люди выстраивались в огромные очереди в магазины, которые предлагали основные продукты по гораздо более низким ценам[1071]. Гугушвили с удовольствием отметила это «избавление» выходного дня от того, что она считала рыночным хаосом, когда она не могла пройти и нескольких шагов от своей квартиры без того, чтобы кто-то не предложил ей хоть что-нибудь купить[1072].

Напряженность на рынке в 1990–1991 гг. вселяла страх в Терентия Папашвили. Ограбления в его магазине или ожидание в одной из постоянно растущих московских очередей стали обыденным явлением. Абдул Халимов вспоминал о растущей тревоге зимой: «Ни хлеба, ни продуктов не было. Ну, я думаю, тогда это и началось: межэтническая напряженность. Прямо со мной ничего не происходило, это было просто ощущение. Не то чтобы я боялся выходить на люди или что-то в этом роде, но я чувствовал это на улицах. Людям было холодно и голодно»[1073]. Эльджан Юсубов выразил «глубокую признательность» за возможность работать в Москве в то время, поскольку продукты питания из южного Азербайджана стоили чрезвычайно дорого, и этого было более чем достаточно, чтобы не отставать от роста инфляции. В то же время он вспоминал: «После работы мы очень уставали, приходили и дома питались. Никуда не ходили, потому что и опасно было. Сами готовили, смотрели телевизор и ложились спать, ведь надо было рано вставать. Мы рано уходили на работу. В 7 часов мы должны были быть уже на рабочем месте. Мы не ходили в кафе и рестораны, так как было дорого и опасно. Я хотел бы посещать музеи и гулять по парку, но у меня не было времени. Да и опасно было по вечерам выходить из дому. Могли напасть, на некоторых моих знакомых нападали»[1074].

Имели место и нападения на африканцев: в 1990 г. были жестоко избиты четыре нигерийских студента[1075]. Атаниязова не беспокоилась о еде, так как вузы по-прежнему хорошо снабжались. Но экономическая напряженность «разожгла всевозможные тлеющие этнические конфликты. Люди обвиняли друг друга в своих бедах, и это выражалось в стычках на рынках, в магазинах, в метро»[1076]. Бакчиев с иронией говорил о том, что, после того как всю жизнь завидовал столичным богатствам или наслаждался ими, сейчас для его же блага ему лучше было вернуться в сельский Таджикистан, где он может, как он тогда думал, находиться в безопасности, выращивать продукты и разводить скот. Он с тоской вспоминал момент, когда Советский Союз для него перестал существовать[1077].