Образование стало частью глобальной стратегии Москвы. Тысячи «афроазиатов», за влияние на страны которых боролись СССР и США в период холодной войны, получали образование по всему Советскому Союзу[160]
. В 1960 г. для построения или укрепления официальных связей с государствами третьего мира открыл свои двери перед студентами Университет дружбы народов – в следующем году его переименуют в Университет имени Патриса Лумумбы, лидера Конго, который был убит[161]. Возглавляемый Советским комитетом солидарности стран Азии и Африки Университет предлагал щедрые стипендии студентам из неприсоединившихся стран. И хотя ректоры университетов по всему Союзу выступали за вербовку азиатов и африканцев из низших слоев общества, которые могли бы сочувствовать идеям коммунистической революции, места и стипендии выделялись иностранным представительствам. Императивы холодной войны, такие как завоевание лояльности иностранных лидеров, перевешивали более высокие и долгосрочные цели распространения социализма. Таким образом, ключом к получению престижных бюджетных мест в университетах, в особенности ленинградских и московских, стала не классовая принадлежность студентов, а покровительство их правительства. Попытки завоевать симпатии со стороны африканских государственных деятелей включали в себя и такие шаги, как приглашение присоединиться к высокопоставленным советским чиновникам на трибуне Мавзолея Ленина во время парада в честь Дня Победы в Москве[162]. В обеих столицах росло количество высших учебных заведений, но даже при этом они никогда не могли удовлетворить ненасытный спрос на университетские места: теперь запросы поступали со всего СССР, из стран Восточного блока и третьего мира. Бурятка Арюна Хамагова, не сумевшая сдать экзамены в Ленинградский государственный университет, понимала, что все-таки так или иначе сможет получить место в вузах Москвы или Ленинграда, которые она называла «священным центром и подцентром» социалистического мира[163]. И если в среднем процент образованных граждан по всему Советскому Союзу составлял 20 %, к 1979 г. в Ленинграде число людей, получивших высшее образование, было вдвое больше, численность же студентов в 75 вузах Москвы достигала отметки в 632 тыс. человек[164].Ленинград и Москва с трудом справлялись с проблемой роста населения, вызванного главным образом иммиграцией. Предоставляемые городами возможности получения образования и устройства на работу заложили основу для более смелых мечтаний. Как говорил один мигрант из российской провинции: «Да, бежать, бежать, в Москву, в Москву <…> Все более образованы, вокруг были бы музеи и все остальное, если бы я уехал из провинции в столицу моей страны»[165]
. Государственные инвестиции в программы муниципального жилья не успевали за потребностями населения, которое по мере роста уровня образования и статуса требовало лучших жилищных условий. Постоянно растущая сеть правительственных учреждений и предприятий в столицах предоставляла «специалистам и управляющим <…> разнообразие моделей потребления, образа жизни, а также более высокий уровень доходов», как замечает Сассен в своем исследовании о западных глобальных городах[166]. Хотя советская политика пыталась сгладить возникшую из-за Ленинграда и Москвы социальную дифференциацию, запрос все более искушенного городского населения на спектр услуг и товаров все увеличивался, и как будет сказано в последующих главах, вследствие этого городам потребовались новые потоки мигрантов для обеспечения их необходимым количеством рабочей силы. Новоприбывшим, не имевшим официальных связей или необходимых документов, приходилось снимать часть комнаты или жить в переполненных общежитиях[167]. Но притягательность Ленинграда и Москвы для мигрантов в течение 1970-х гг. и в более поздний период лишь увеличилась. Советская политика по развитию периферии застопорилась, поскольку в сознании граждан из самых дальних уголков Советского Союза выросла привлекательность представлений о двух столицах и предоставляемых ими возможностях.Советский Союз отворачивается от южных республик