Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

В «О[йнег] Ш[абес]» два типа сотрудников: те, кто посвящает архиву все свое время и силы, и те, кто однажды написал, как жил в родном городе или местечке, и после этого прекратил всякую связь с «О[йнег] Ш[абес]». Все сотрудники понимали значимость нашей работы. Все осознавали, как важно оставить будущим поколениям описание трагедии польских евреев. Некоторые также надеялись, что, собрав рассказы очевидцев, мы сможем сообщить миру о зверствах нацистов по отношению к еврейскому населению. Кое-кто из тех, кто взялся за один-единственный отчет, в итоге так проникся нашими идеями, что решил продолжить сотрудничество с архивом.

Из нескольких десятков постоянных сотрудников большинство – интеллигенты-самоучки, преимущественно из пролетарских партий. Мы сознательно решили не привлекать к работе профессиональных журналистов, поскольку не хотели, чтобы они подавали материалы в духе газетных сенсаций. Мы стремились к тому, чтобы о происходившем в каждом городке, о том, что пережил каждый еврей (а во время такой войны каждый еврей – целый мир), рассказали как можно достовернее и проще. Каждое лишнее слово, любое литературное преувеличение или стилистическое украшение царапало нам слух и вызывало наш гнев. Жизнь евреев во время войны настолько трагична, что нет никакой необходимости сгущать краски. А во-вторых, нам хотелось сохранить работу в секрете: как всем известно, основной недостаток журналистов заключается в том, что они не умеют хранить секреты. Со временем мы бы, скорее всего, привлекли к работе кое-кого из способных журналистов, но они, к сожалению, искали общения с осведомителем гестапо [Авраамом] Ганцвайхом[50] – и хотя общение это не было «профессиональным», все-таки иметь дело с этими журналистами не представлялось возможным.

Те же, кто написал для нас один-единственный очерк, были обычные люди, прожившие всю жизнь в родных местечках. Прибыв в Варшаву в числе 150 000 беженцев, они приводили земляков в так называемые ландсманшафтн[51] под эгидой центра для беженцев Еврейского общества взаимопомощи. Днем эти делегаты ландсманшафтн трудились, не покладая рук, в комитете, раздавали хлеб или как-то иначе помогали собратьям, а вечером, согласно нашему плану, писали историю своего городка или пересказывали ее сотрудникам архива, а те записывали. Изнурительная работа. Гетто было ужасно перенаселено, беженцы ютились в неописуемых условиях. Разумеется, сохранять наше дело в секрете им в таком положении было непросто. Ночи зимой стояли холодные, в прошлую зиму в большинстве еврейских домов в гетто вовсе не было электричества. Поэтому работа над записями для архива была неизбежно сопряжена с трудностями и риском, а ведь над хроникой целого городка приходилось трудиться много недель, если не месяцев. Стоило больших усилий внушить моим соратникам, что все эти препятствия не должны отвлекать их от работы. Для полноты картины добавлю, что в начале работы помощники архива опасались, как бы о них не пронюхали осведомители гестапо. Не одну рукопись, предназначавшуюся для «О[йнег] Ш[абес]», уничтожили из-за обысков у соседей по дому.

Как мы уже упоминали, наши сотрудники были преимущественно [самые] обычные люди. Попадались среди них и личности одаренные, мы побуждали их заняться литературным творчеством. Если бы эти люди не скончались от голода или болезней, не угодили в жернова депортации, мы бы обрели новых талантливых писателей. И в тот жанр, которым мы [евреи Восточной Европы] прежде пренебрегали, а именно мемуаристику, хлынули бы свежие творческие силы. Большинство наших сотрудников страдали от голода среди бессердечных к своим собратьям столичных евреев, и «О[йнег] Ш[абес]» приходилось о них заботиться. Мы убеждали общественные учреждения выдавать им продуктовые пайки.

«О[йнег] Ш[абес]» стремился создать всеобъемлющую картину жизни евреев во время войны – фотографически точное изображение того, что множеству евреев довелось пережить, передумать, перечувствовать. Мы прикладывали все усилия, чтобы особые события (например, в истории еврейской общины) описывал и стар, и млад, и религиозные евреи (им было важно все, что связано с раввинами, еврейскими кладбищами, синагогами и прочими религиозными организациями), и светские, которые в своем повествовании подчеркивали иные, однако не менее значимые факторы.

Тиф, унесший жизни тысяч варшавских евреев, свирепствовал и среди наших сотрудников. Наши люди работали с беженцами, которые в основном и становились жертвами этой болезни. Наши люди вступали в контакт с теми, кто вернулся из трудовых лагерей (именно они были главными разносчиками тифа среди населения гетто). Прививки от тифа ни у кого не было, поскольку никто не мог позволить себе заплатить за укол пятьсот, а то и шестьсот злотых.

Рабби Хубербанд, Херш В. и Перец О[починьский] выздоровели. Но многие наши сотрудники скончалась от тифа. […]