Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Мы так подробно остановились на характере обысков, потому что они оказывали существенное влияние на сохранность письменных документов военных лет. В первые месяцы войны охваченное ужасом население опасалось обысков. Все бумаги сжигали, вплоть до невинных книг, которых даже Гитлер не считал трефными [некошерными]. Уничтожили почти всю социалистическую литературу – как в домашних, так и в публичных библиотеках. Досталось и немецким писателям-эмигрантам, таким как Томас и Генрих Манны, [Лион] Фейхтвангер[41], [Эмиль] Людвиг[42]. Люди ждали обысков – и боялись писать.

Террор нарастал, но, как мы уже заметили, мишенью его были целые группы и классы. Чем там евреи занимаются у себя дома, немцев не волновало. И тогда евреи начали писать. Писали все: журналисты, литераторы, учителя, общинные активисты, молодежь, даже дети. Большинство вело дневники, в которых на основе личного опыта описывало повседневные события. Написано было много, но большая часть сгинула во время великой депортации вместе с варшавскими евреями. Уцелели только материалы, сохраненные «О[йнег] Ш[абес]».

Я начал собирать материалы уже в октябре 1939 года. Как директор Еврейского общества взаимопомощи (в то время это был комитет, координирующий деятельность благотворительных организаций), я каждый день принимал активное участие в окружающей меня жизни. До меня доходили вести практически обо всем, что творилось в Варшаве и пригородах, потому что комитет был филиалом «Джойнта»[43], куда из провинции практически каждый день прибывали депутации и рассказывали о суровых испытаниях, выпавших на долю еврейского населения. Вечерами я записывал все услышанное за день, дополняя собственными примечаниями. Со временем эти записи превратились в увесистый том, несколько сотен густо исписанных страниц, которые дают общее представление о творившемся в те годы. Чуть погодя я заменил ежедневные записи еженедельными и ежемесячными отчетами. Я сделал это, когда число участников «О[йнег] Ш[абес]» увеличилось и архив превратился в крупную организацию.

В первые же месяцы моей работы с «О[йнег] Ш[абес]» я выбрал себе помощников, но нельзя сказать, что это существенно облегчило мне жизнь. И лишь когда я заручился поддержкой молодого историка рабби Шимона Хубербанда[44], «Ойнег Шабес» приобрел одного из лучших своих сотрудников. К несчастью, записи рабби Хубербанд делал в виде пометок на полях религиозных книг – в надежде, что их примут за правки. И лишь недавно мне удалось убедить его, что он не навлечет на себя беды, если будет вести записи обычным манером, а не тайнописью, как прежде.

В мае 1940 года я понял, что настала пора подвести под наше важное дело широкое общественное основание. А поскольку я грамотно выбрал сотрудников, мне удалось направить работу в нужное русло и придать ей необходимый размах. Сотрудники «О[йнег] Ш[абес]» избрали секретарем Херша В[ассера], который занимает этот пост и поныне[45]. Благодаря своей политической деятельности (товарищу В. пришлось бежать из Лодзи) он приобрел опыт, необходимый для такого вида работы. А поскольку он каждый день общался с сотнями депутаций беженцев из каждого уголка Польши, нам удалось составить сотни очерков о городах – главное сокровище архива «О[йнег] Ш[абес]».

Наш близкий товарищ, Менахем [Мендель Кон, общественник, деятель культуры], привел в порядок наши финансы. В Варшаве стала развиваться богатая культурная жизнь. Устраивали публичные благотворительные чтения, специализированные дискуссии, концерты. Все это позволило расширить и углубить работу «О[йнег] Ш[абес]».

Создание гетто, заключение евреев в его стенах увеличило возможности архивной работы. Мы убедились: немцам нет дела до того, чем евреи занимаются между собой. Наши встречи проходили в особой атмосфере, которая до войны вряд ли была возможна, да и едва ли мы стали бы обсуждать такие вопросы. В каждом домовом комитете, бесплатной столовой, на собраниях общественных организаций можно было без малейших препятствий говорить все, что только придет в голову. Осведомители гестапо из числа евреев охотились на богачей, искали склады, полные добра, в том числе контрабандного, и т. п. Политика их почти не интересовала. Мы достигли того момента, когда нелегальные издания всех политических течений публиковались практически совершенно свободно. Их открыто читали в кафе, собирали деньги в фонд печати, обсуждали публикации противников – словом, вели себя почти так же, как до войны. Неудивительно, что в этой «свободе», царившей меж узниками гетто, появилась благоприятная возможность и для работы «О[йнег] Ш[абес]». Возникали новые и новые проекты. Группу пополняли десятки сотрудников – кто-то работал с полной нагрузкой, кто-то с частичной. Архив рос, но оставался подпольным.