Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Для Маора, также скрывающегося в «арийской» части города, поворотным пунктом стало не восстание, к которому он, кажется, примкнул, а систематическое массовое уничтожение гетто ради того, чтобы расправиться с несколькими тысячами обитающих в нем евреев-подпольщиков. В какой-то момент происходящее кажется ему похожим на фильм с Чаплином, но, увидев гетто в огне, он понимает: кинематографической фантазии, даже самой необузданной, не охватить Холокост.

Занимается ясный день, и при свете солнца немногие уцелевшие видят «спаленные дотла дома гетто в убитом городе».

«И пусть это, – пишет он, – остается для памяти».

Чтение во времени

Некоторые памятники отсеченному прошлому доходчивее прочих. Двигаясь по Аллее славы, что начинается прямо от каменных ворот ныне полностью восстановленного еврейского кладбища на улице Окоповой в Варшаве, нетрудно заметить полукруглое мраморное надгробье над могилой И.-Л. Переца. Кладбище, на котором находятся более двухсот тысяч могил, чудесным образом избежало уничтожения (после немецкой оккупации 98 % Варшавы было в руинах). В смерти Перец воссоединился с Яковом Динезоном и Семеном Ан-ским, как некогда эти трое объединились в призыве к евреям Восточной Европы во времена тяжких испытаний самим писать свою историю. Величественное надгробие скульптора Авраама Остржеги сохранилось в том виде, в каком предстало глазам публики на пышной церемонии открытия в 1925-м, на Песах, в десятую годовщину со дня смерти Переца (история, которую саму по себе интересно прочесть[37]). На камне по-прежнему можно разобрать надпись на идише, строки из написанной Перецем драмы в стихах Ди голдене кейт («Золотая цепь»), в которой изображены четыре поколения хасидских лидеров. «Мы выходим к Нему на встречу, – говорится там, – мы поем и танцуем. / Мы, евреи величия и славы, / Евреи праздника субботы, / И сердца наши пылки!» В общем, посещение варшавского еврейского кладбища сулит немало сюрпризов: в частности, это надгробие может служить символом удивительной, даже чудесной стойкости.

Молочный бидон со второй частью архива «Ойнег Шабес» (ныне в постоянной экспозиции вашингтонского Мемориального музея Холокоста) производит совершенно иное впечатление. Он кажется капсулой времени, отправленной с другой планеты, все обитатели которой погибли. Бесхитростная реликвия в окружении разбросанных листков с записями на диковинных языках. Но теперь, когда архив «Ойнег Шабес» вновь объединили, описали и каталогизировали, когда его переводят и публикуют, а его история вдохновляет историков и кинематографистов, наконец можно оценить его с точки зрения литературных достоинств, как исторический труд, который останется грядущим поколениям. Это мемориал, который в режиме реального времени строили люди, умевшие писать как во времени, так и вопреки времени. Еврейские тексты из Варшавского гетто представляют собой невыносимо ограниченную и радикально сокращающуюся цивилизацию в миниатюре. Их донесло до нас множество спорящих друг с другом, подчас сварливых голосов – беженцев и варшавян, портных и контрабандистов, учителей и проповедников, художников и ремесленников, торговцев и нищих, почтальонов и полицейских, матерей и отцов, мужей и жен, оптимистов и пессимистов, борцов и кликуш, а также одного официального историка, – и тексты эти предназначены для того, чтобы их читали во времени. Теперь эти голоса услышаны, восстановлены, возвращены в живую хронологию – и их уже не заглушить.

Эммануэль Рингельблюм «Ойнег Шабес»

На протяжении трех с половиной лет войны архив гетто вела группа под названием «Ойнег Шабес»[38]. Это причудливое название возникло оттого, что группа собиралась в шабат, поэтому и всю организацию из соображений конспирации назвали «Ойнег Шабес». Архив начался с моей подачи в октябре 1939 года. Тогда в Варшаве царила гнетущая атмосфера. Каждый день выходили новые антиеврейские законы. Люди опасались политических репрессий, обысков по политическим причинам. Они боялись материалов Регирунгс-Комиссариата[39] и Дефензивы[40].

Страх этот не ослабевал месяцами, но оказался беспочвенным. Немцы не искали отдельных «преступников». Их целью (и они достигли этой цели) были коллективы. Они метили в целые группы и профессиональные сообщества, не в отдельных граждан. В первые месяцы оккупации, особенно в январе 1940 года, проходили массовые аресты (и, скорее всего, массовые казни) интеллигенции. Арестовывали по списку участников определенных групп (профсоюза врачей, инженеров и т. п.), особо никого не обыскивали. Да и следствие толком не проводили: немцы избрали самый простой путь – расстреливали всех, кто попадал к ним в руки.

Правда, обыски все же вели, и весьма тщательные, но искали совершенно другое: золото, бриллианты, валюту, ценные вещи, товары и проч. Такие обыски проводились все три с половиной года войны и продолжаются по сей день.