Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Первым и главным принципом нашей работы была полнота отображения. Вторым – объективность. Мы стремились показать всю правду, какой бы горькой она ни была. В наших рассказах – неприкрашенная жизнь.

Основное внимание в нашей работе мы уделяли зверствам немцев по отношению к еврейскому населению. При этом часть материалов свидетельствует: некоторые немцы относились к евреям по-человечески. И в очерках, и в устных рассказах неоднократно подчеркивается: мы должны быть объективны даже к нашим заклятым врагам, мы должны давать объективную картину отношений между немцами и евреями.

То же справедливо и для отношений между евреями и поляками[52]. В нашей среде господствует мнение, что во время войны свирепствовал антисемитизм и многие поляки радовались несчастьям, выпавшим на долю евреев в польских городах и местечках. Внимательный читатель нашего архива обнаружит сотни документов, доказывающих обратное. Далеко не в одном рассказе о местечках он прочтет, как благородно вело себя польское население по отношению к евреям. Он отыщет сотни примеров того, как крестьяне по многу месяцев прятали и кормили евреев-беженцев из соседних местечек.

Дабы обеспечить максимально возможную объективность и самый точный, самый полный охват событий войны, оказавших влияние на евреев, мы стремились к тому, чтобы одно и то же событие описывали как можно больше авторов. Сравнивая разные рассказы, ученые без труда отыщут зерно исторической правды, поймут, что происходило на самом деле.

Наши сотрудники писали правду, и у них была для этого, помимо прочих, еще одна веская причина. Мы заверяли всех, что материалы не будут использованы немедленно, коль скоро в них упомянуты живые люди. Следовательно, нужно было писать так, словно война уже завершилась, не боясь ни немцев, ни тех членов кагала, кого раскритиковали в рассказе о каком-либо местечке. Таким образом, материалы «О[йнег] Ш[абес]» исключительно важны для будущего трибунала, который после войны привлечет к ответу преступников, будь то немцы, поляки или евреи.

Война стремительно изменила жизнь евреев в польских городах. Каждый новый день приносил очередные перемены. Кадры мелькали один за другим, точно на кинопленке. Варшавским евреям, ныне запертым в тесных границах [крупной немецкой фабрики под названием] мастерских, прежняя жизнь в гетто представлялась раем, а жизнь до гетто – несбыточной мечтой. От месяца к месяцу жизнь евреев менялась до неузнаваемости. Поэтому было так важно сразу же описывать все события еврейской жизни – пока память свежа. Какая пропасть между мастерской до депортации и тем, что было после! То же можно сказать и о контрабанде, и о культурной, и об общественной жизни, даже одевались евреи в разные периоды по-разному. Поэтому «О[йнег] Ш[абес]» стремился мгновенно зафиксировать событие: тогда каждый день значил то же, что прежде десятки лет. И со многими событиями нам это удалось. Некоторые наши сотрудники вели дневник (причем описывали не только факты и происшествия повседневной жизни, но и оценивали события в гетто, сколь-нибудь заслуживающие внимания): это существенно облегчало нашу задачу.

Как уже говорилось, работа «О[йнег] Ш[абес]» велась тайно. Нам приходилось изыскивать способы, как спрятать собранные материалы. Устанавливая связи с сотнями беженцев из провинции, мы опасались нарваться на одного из сотен агентов «тринадцатки», которая тогда была как раз в зените «славы». К счастью, благодаря исключительной осторожности, с какой проводились все операции «О[йнег] Ш[абес]», этой опасности удалось избежать. У нас было правило: прежде чем входить с кем-либо в сношения, нужно сперва узнать, что он за человек, какое у него прошлое (общественное, политическое) и т. д. И лишь выяснив всё это, мы садились и разговаривали с человеком, дабы получить от него необходимые сведения. Очень немногие знали истинную цель таких разговоров. Зачастую, особенно в месяцы накануне депортации, наши сотрудники записывали услышанное не сразу же в присутствии информанта, а чуть погодя. Такой метод уменьшал аутентичность материала, но никак иначе не удалось бы сохранить нашу деятельность в тайне.

Мы убеждали людей: очерки, которые они напишут, нужны нам, потому что мы якобы собираем для ландсманшафтн сведения об их родных местечках. Большинство притворялись, будто не понимают, зачем нам это нужно на самом деле.

Из-за того, что деятельность «О[йнег] Ш[абес]», какой бы важной она ни была, оставалась секретной, результаты ее оказались малы по сравнению с тем, какой клад фактов и новостей мы сумели бы и должны были бы собрать во время войны. Лозунгом «О[йнег] Ш[абес]» было «Мы вынуждены работать плохо». Нам приходилось прикладывать все усилия, чтобы сокровище «О[йнег] Ш[абес]» не обнаружилось.

По этой самой причине мы избегали любых контактов с людьми из кагала, даже с порядочными. Атмосфера гестапо проникала сквозь стены юденрата. Мы боялись иметь с ним дело: поэтому в архиве так мало официальных материалов.