Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Тот же Перец О[починьский] провел интересный эксперимент, который, к сожалению, пока что не завершен. Он написал «Историю варшавского дома во время войны»[60]. Начинается этот очерк с рассказа о домовом комитете на фоне общего состояния дома и жильцов. Этот текст, задуманный как довольно краткий, вырос в историю целого двора и его обитателей начиная с кануна войны и до бомбардировок Варшавы, до прихода немецких войск, бегства [и скитаний по пути] в Советский Союз и т. д. Этот микрокосм может служить введением в историю макрокосма – Варшавы.

«История комитета дома № 23 по улице Налевки» описывает создание и деятельность одного из самых любопытных учреждений в Польше военных лет[61]. Из благотворительных организаций домовые комитеты превратились в учреждения общественного характера, выполнявшие многие административные функции. Кроме того, домкомы играли важную культурную и общественную роль, проводя всевозможные культурные и развлекательные мероприятия. Во время войны не было такой сферы еврейской жизни, в которой не участвовали бы домовые комитеты. Они заботились о бывших узниках лагерей, поддерживали детские организации, следили за состоянием канализации и водопровода, оказывали жильцам насущную помощь, улаживали споры между ними и, самое главное, несли ответственность за обездоленных, поскольку именно в домовый комитет можно было обратиться в случае нужды.

Доктор Селина Левина рассказала о работе одного из старейших и лучших домкомов, который несколько месяцев держал собственную бесплатную столовую, а на случай бомбежек даже приобрел генератор стоимостью в семь тысяч злотых.

Перец О[починьский] описывает деятельность другого комитета, в доме № 21 по улице Лешно.

В разделе, посвященном социальному обеспечению, отметим очерк писательницы Рахели А[уэрба]х о бесплатной столовой в доме № 40 по улице Лешно. Описывая организацию этой столовой и ее завсегдатаев, она приходит к прискорбному выводу: еврейские общественные столовые, обслуживавшие до сотни тысяч посетителей, т. е. весь еврейский квартал Варшавы, не спасли от голодной смерти никого[62]. Потому-то состав посетителей этих столовых и менялся так часто. Одни отправлялись в братские могилы на варшавском кладбище, их места занимали другие – вернувшиеся из лагерей, обнищавшие евреи, те, чьим единственным пропитанием была лишь бесплатная миска жидкого супа. Из всех персонажей, столовавшихся в доме № 40 по улице Лешно, сильнее всех мне запомнился мужчина из [?], беженец из Германии, чье здоровье было подорвано в печально известном лагере Дахау. Рахель А[уэрба]х заставляла его ежедневно съедать по пять-шесть порций супа, но ему это не помогло. Без жиров и прочих жизненно важных питательных веществ его органы отказали и, несмотря на все старания А[уэрба]х, несчастный умер от голода.

Эта смерть наглядно доказала, что социальное обеспечение может функционировать, лишь если располагает значительными денежными средствами и имеет возможность оказывать нуждающимся существенную помощь, в условиях же нехватки средств благотворительность – пустая трата сил.

Важная составляющая архива «О[йнег] Ш[абес]» – дневники. Мы уже упоминали, что в теперешнюю войну каждый что-то да писал, в том числе и дневники. Некоторые придавали своим дневникам завершенную форму, другие ограничивались краткими записями, рассчитывая после войны дополнить и расширить их. Большинство этих дневников сгинуло во время депортации или потому, что их авторов отволокли на умшлагплац, а брошенные ими дневники уничтожили вместе с прочим имуществом. Некоторые авторы потеряли значительную часть своих рукописей из-за постоянных облав и вынужденных переездов с одной улицы на другую. С уверенностью можно сказать, что утрачены десятки, если не сотни дневников, поскольку нужно помнить, что лишь немногие из тех, кто вел дневник, признавался в этом. Большинство держало их в секрете.

Написанный на иврите дневник [Хаима Аарона] Каплана, учителя и писателя, автора произведений на иврите, насчитывал тысячи страниц и содержал массу сведений о том, что каждый день происходило в Варшаве[63]. Каплана нельзя назвать человеком широких интересов, однако опыт каждого простого варшавского еврея, его чувства и мучения, его жажда мести и проч. отражены в его дневнике очень точно. Важность дневнику придает именно то, что автор его – обычный человек. Я не раз просил Каплана передать дневник в архив, обещал, что после войны ему всё вернут. Но он с большой неохотой позволил нам лишь снять копию. Это была очень сложная работа, и в результате часть рукописи осталась в архиве «О[йнег] Ш[абес]», а полный текст сгинул во время депортации – вместе с автором, которого забрали на умшлагплац. […]