Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Сердце рвануло зуммером.
Мечтая о мире ином,
у телефона в сумерках
я в доме сидел пустом.

Бросить бы хоть словечко

по ту сторону бытия,
раз уж дежурю весь вечер
на телефоне я[71].

Но думаю вдруг – куда там,

кто собеседник мой?
Ведь я-то в тридцать девятом
дорогой пошел другой.

В темных полях истлела

дружбы прочная нить,
и нынче – такое дело —
мне некому позвонить.

Листьев сухих немерено,

улица – как в дыму.
Я б позвонил немедленно —
знать бы еще, кому.

Трубку я снял с опаской,

номер знакомый набрал,
чтоб дикторши голос ласковый
время мне подсказал.

Я говорю ей тихо:

помнишь ли ты иль нет,
в сентябрьской неразберихе
звонил я тебе, мой свет?

Кровью плевалась осень.

Ты вежливо, как сейчас,
о том, что пробило восемь,
сказала в последний раз.

Узнала? Прошу тебя, ну же,

хоть что-нибудь мне сказать,
пока меня слезы душат.
«…одиннадцать двадцать пять».

Твой голос, мне жизнь спасая,

звучит как благая весть.
Ты помнишь меня, родная?
«…одиннадцать двадцать шесть».

Вспомним места и даты —

как песня летела в окно,
как в том же тридцать девятом
вышел я из кино,

как ехал домой трамваем,

«…одиннадцать двадцать семь»,
как улицы, исчезая,
прощались со мной насовсем.

Газетчик задиристым тоном

нахваливал свой товар,
и зори реклам неоновых
ложились на тротуар.

Шел дождь и темнели крыши,

и розами пах бензин…
…что ты говоришь? Не слышу!
«одинн…».

Еще где-то пела гитара,

еще шелестела листва,
еще мы сидели в барах,
«одиннадцать два…».

Под радостный звон тарелок

в кафе веселилась ночь,
эстрада плясала, пела,
такси отъезжали прочь.

Трамваи – в депо. Но первый

ночной подъехал, смотри.
Который был час, примерно?
«Одиннадцать сорок три».

В воздушном ночном эфире

вращается шар земной.
Ты лучшая девушка в мире,
поскольку не споришь со мной.

Пусть сердце на ладан дышит,

но швы пока не видны —
ведь кто-то меня услышал
по той стороне стены —

кто-то еще не боится

вымолвить пару слов
в бедной моей темнице
сдавленных голосов.

Осень красна, аж светится.

Болтаем всё веселей —
милая автоответчица
и я, позвонивший ей.

Заварим – куда деваться? —

безвременья горький чай.
Ты скажешь: «…без трех двенадцать»,
а я отзовусь: «Прощай».

Ок. 1940 года

Архив Рингельблюма II:400

Перевод с польского Игоря Белова

Поэт, журналист и актер Владислав Шленгель родился в Варшаве в 1914 году. В 1930-е подавал большие надежды как поэт и автор песен, писал исключительно по-польски на еврейские темы: об антисемитизме, ухудшающейся политической ситуации. Шленгель играл важную роль в культурной жизни Варшавского гетто. Стихи его активно переписывали и декламировали, его «Живой дневник» – пародии и сатиры на жизнь в гетто – стал гвоздем программы представлений в кафе «Штука», где выступали лучшие певцы, актеры и пианисты. Шленгель погиб в мае 1943 года во время подавления восстания в Варшавском гетто.

Йозеф Кирман Говорю тебе прямо, дитя (короткие стихотворения в прозе)

Голуби на колючей проволоке