Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Председатель варшавского юденрата, злополучный [Адам] Черняков, вел журнал учета событий в гетто во время своего правления[64]. Этот дневник (точнее, конечно, журнал учета), бесспорно, вызывает интерес, поскольку Черняков ежедневно контактировал с немецкими властями и с польскими городскими властями и, как глава кагала, держал в руках бразды правления еврейской повседневной жизнью.

Профессор Майер Балабан во время войны взялся за мемуары, начиная с раннего детства. Его сын, Александр Балабан, сообщил мне, что отец довел свой труд до военных лет и уже немало написал о войне. Дневник находится в «арийской» части Варшавы[65].

Известный польско-еврейский детский писатель и не менее известный педагог доктор Януш Корчак (доктор Гольдшмидт) вел дневник, этот дневник тоже находится на другой стороне[66]. В этом дневнике доктор Корчак, искусно писавший по-польски, увековечил трагедию еврейских детей, которых немецкая оккупация лишила воздуха, солнца, хлеба и возможности учиться в школе. Немало материалов для будущего дневника собрал известный певец и журналист [Менахем] Кипнис. После его смерти мы пытались получить эти материалы для архива «О[йнег] Ш[абес]», однако вдова Кипниса нам отказала. Ее забрали на умшлагплац, и материалы исчезли без следа. Та же участь постигла и дневник депортированного журналиста Кримского.

Мои поденные (впоследствии понедельные и помесячные) записки уцелели. Особенно важными оказались записи первых месяцев войны, когда другие люди не вели дневники. Еженедельные и ежемесячные отчеты содержат не только информацию о самых важных событиях этого периода, но и их оценку. В силу моей общественной деятельности эти оценки – важные документы, поскольку выражают то, что думали о жизни еврейской общины ее немногие остававшиеся в живых члены.

Также важный документ – дневник А[враама] Л[евин]а[67]. Автор с присущим ему литературным талантом вел дневник последние полтора года. Каждое предложение продумано. Товарищ Левин отражает в дневнике все, о чем удается узнать, не только о жизни Варшавы, но и о страданиях евреев в провинции. Даже в период депортации, когда Левин тяжело переживал потерю жены Любы, он каждый день вел дневник – в условиях, когда, казалось бы, невозможны ни работа, ни творчество. Благодаря чистоте и лаконичности стиля, точной передаче фактов и выдающемуся содержанию дневник можно назвать значимым литературным памятником, который после войны, безусловно, следует напечатать. До начала депортации дневник велся на идише, после – на иврите.

Депортация, начавшаяся 22 июля 1942 года, ознаменовала начало новой эры в истории варшавских евреев. Изменился и характер работы «О[йнег] Ш[абес]». На несколько месяцев наша деятельность прекратилась. Когда тебя в любую минуту могут поймать и [отправить] в Треблинку, о систематическом сборе материала речи не идет. Лишь немногие наши сотрудники продолжали вести дневник и описывать происходившее с ними день за днем. Едва ситуация немного успокоилась, мы снова взялись за дело. Но невозможно было писать очерки о городах, которые[68]

Сотрудники «О[йнег] Ш[абес]» составляли и по-прежнему составляют сплоченную группу: их объединяет общий дух и ведет общая идея. «О[йнег] Ш[абес]» – не ассоциация ученых, которые соперничают и сражаются друг с другом, но сплоченная группа, братство, члены которого помогают друг другу и стремятся к единой цели. Многие месяцы набожный рабби Хубербанд сидел за одним столом с социал-сионистом Хершем В[ассером] и сионистом-центристом Авраамом Л[евиным]. При этом мы работали дружно, слаженно. «О[йнег] Ш[абес]» не забыл своих соратников. С самого начала существования архива его преданным участником и добытчиком был Менахем К[он] (ныне, к несчастью, здоровье его пошатнулось), он спас Херша В[ассера] и рабби Хубербанда от смерти от тифа, он ухаживал за заболевшим ребенком товарища Г[утков]ского, он неустанно помогал голодавшему писателю и журналисту Перецу О[починьскому]. Наш кроткий голубь, Даниэль Флигельман, давно бы умер, если бы не постоянная и преданная забота нашего дорогого товарища Менахема. Он не раз уговаривал меня покинуть Варшаву после кровавой ночи [18] апреля 1942 года[69]. Все сотрудники «О[йнег] Ш[абес]» знали, что их усилия и труды, их тяготы и невзгоды, опасность, которая ежеминутно подстерегает их в нашем секретном деле, когда приходится регулярно перепрятывать материалы, – все это служит благородной идее, и во дни свободы общество непременно их оценит и воздаст им по заслугам, окажет им величайшую честь свободной Европы. «О[йнег] Ш[абес]» был братством, орденом братьев, начертавших на своем знамени: «Готовы к самопожертвованию, верны друг другу, служим обществу».

Конец января 1943 года

Архив Рингельблюма, II:263[70]

Перевод с идиша на английский Элинор Робинсон