Головокружения

В результате расспросов я выяснил, что из Зеелосов один только Лукас живет в В. и теперь. Дом Зеелосов перешел в другие руки, а Лукас обитает в небольшом соседнем домике, где прежде хозяйничали Бабетта, Бина и Матильда. К тому времени, когда я все же решился перейти через улицу и заглянуть к Лукасу, я пробыл в В. уже около десяти дней. Он сразу сказал, что много раз видел в окно, как я выхожу из «Энгельвирта», но не мог понять, откуда меня знает. И если хорошенько подумать, то напомнил я ему, конечно, не ребенка, а деда, у которого была такая же походка, как у меня сейчас, и который в точности, как теперь я, выходя из дома, сперва останавливался на мгновение, чтобы понять, какая погода. Мне казалось, я чувствую, что Лукас рад моему приходу, тем более что он, проработав до пятидесяти лет кровельщиком-жестяником, из-за постепенно калечившего его артрита раньше срока удалился, так сказать, на покой и теперь все дни проводит дома на диване, пока жена управляется в писчебумажной лавке, ранее принадлежавшей старому Шпехту. Никогда прежде, тотчас добавил он, не поверил бы, сколь долгими могут казаться дни, время, сама жизнь тому, кто оказался на ее запасном пути. К тому же его угнетало, что за исключением Регины, жившей теперь в Северной Германии с мужем-промышленником, он остался единственным Амброзером на белом свете. Лукас поведал мне историю исчезновения дядюшки Петера в Тироле, рассказал, как вскоре после этого умерла его мать, которая в последние недели жизни потеряла столь значительную часть своего огромного веса, что люди перестали ее узнавать; долго рассуждал о странном обстоятельстве, что тетушки Бабетта и Бина, с самого детства все делавшие вместе, умерли в один день: одна – от сердечного приступа, другая – от ужаса перед происшедшим. Об автокатастрофе в Америке, в которой погибли Лена и ее муж, ничего толком узнать не удалось. Вероятно, они в своем новом «олдсмобиле», с белыми, как известно по фотографиям, боковинами на покрышках, просто вылетели с дороги и рухнули в пропасть. Долго продержалась Матильда, далеко за восемьдесят, наверное, потому, что у нее была самая ясная голова. И умерла она прекрасной смертью – ночью, в своей постели. Жена Лукаса нашла ее на следующее утро в том же положении, в каком она каждый вечер отходила ко сну. Вот Бенедикту, сказал он, явно не желая вдаваться в подробности, не повезло, а теперь на очереди он сам. Завершив таким образом, не без некоторого, как мне показалось, удовлетворения, рассказ о семейной истории Амброзеров, Лукас пожелал узнать, что привело в В. меня, после стольких лет, да еще в ноябре. Мои обстоятельные, хотя местами и противоречивые объяснения, как ни странно, полностью его удовлетворили. Особенный отклик нашло у него признание, что с течением времени в голове у меня все крепче одно связывается с другим, но от этого вещи делаются вовсе не яснее, а только загадочнее. Чем больше картинок из прошлого скапливается в голове, сказал я, тем менее вероятным мне представляется, что события прошлого в действительности могли разворачиваться именно так, и тогда в этих событиях ничто уже не кажется мне нормальным, наоборот, многое представляется забавным или смешным, а то, что не смешно, вызывает ужас. Ему теперь тоже, сказал Лукас, когда он целыми днями лежит вот на этом диване или делает разве что какую-нибудь пустяковую работу по дому, кажется совершенно невероятным, что когда-то он был хорошим вратарем или что он, подверженный сейчас тяжелым депрессиям, в те времена изображал в деревне шута, ну да, как я, возможно, помню, весной, год за годом во время карнавалов он всегда исполнял роль Короля шутов, поскольку нигде в окрестностях не могли найти ему достойной замены. Скрюченные подагрой руки пришли в движение, когда он, вернувшись воспоминаниями в славное прошлое и не гнушаясь преувеличений, показывал, как управлялся с гигантскими карнавальными ножницами, что, по его словам, требовало недюжинной силы и умения удерживать равновесие, или как своей колотушкой задирал женщинам юбки именно тогда, когда они меньше всего этого ждали. А когда женщины, заперев внизу двери, поднимались наверх и вывешивались из окон наружу, чтобы получше рассмотреть уличное шествие, он пробирался к ним в дома через гумно или перелезал через шпалеры и пугал их, чего они, разумеется, только и ждали, хотя никогда бы в том не признались. Часто он просто заходил к ним на кухню, забирал только что испеченные пончики и тут же раздавал на улице, и женщины встречали это восторженными аплодисментами, правда, до тех только пор, пока блюдо не пустело и им не становилось ясно, чьи это были пончики.