В городе, где служил Браун, секция опознаний и полицейская лаборатория работали по выходным с минимальным составом сотрудников, то есть ненамного лучше, чем вообще без сотрудников. Большинство запросов откладывалось до понедельника, кроме особо важных. Ранение полицейского считалось делом особо важным, и следовательно, маска Белоснежки, доставленная Брауном в лабораторию на Хай-стрит, получила соответствующий статус. Лейтенант-детектив Сэм Гроссман, начальник лаборатории, по воскресеньям, разумеется, не работал. Задача по обнаружению отпечатков пальцев (или любых признаков, по которым можно идентифицировать владельца) была возложена на детектива 3-й степени Маршалла Дэйвиса. Дэйвис, как и Дженеро, не так давно стал детективом, и этим объяснялись его дежурства в выходные дни. Он пообещал Брауну связаться с ним сразу же, как только что-нибудь обнаружит, и уселся за работу.
В дежурке Браун повесил трубку и посмотрел на патрульного, ведущего за плечо задержанного к затертой перекладине. За своим столом Карл Капек жевал бутерброд, готовясь отправиться в бар, где моряк повстречался с дамой, умеющей так хорошо вертеть задом. Бары по воскресеньям открывались только с двенадцати. Считалось, что с этого часа добропорядочные прихожане, уже побывавшие в церкви, могут начать напиваться. Народу в дежурке сейчас было больше, чем обычно в это время в воскресенье. Часы показывали без пятнадцати полдень. Ливайн, Ди Маэо и Мериуезер, отозванные из отпуска, сидели за одним из столов и ждали лейтенанта. А тот в это время говорил с капитаном Фриком, начальником участка, о стрельбе в бакалейном магазине и о необходимости бросить на это дело еще людей. Три детектива, естественно, роптали. Ди Маэо сказал, что в следующий отпуск поедет в Пуэрто-Рико, чтобы лейтенант рыл носом землю, если захочет его отозвать опять. Кооперман ведь тоже в отпуске, но он в Верджин Айлендз, и шеф наверняка на стал ему туда звонить. Да и Энди Паркер, добавил Ливайн, был паршивым полицейским, пусть его хоть и пристрелят со всем, кому от этого хуже? Мериуезер, добродушный ветеран, собиравшийся на пенсию, так как ему перевалило за шестьдесят, миролюбиво забормотал: «Ладно-ладно, мужики. Так надо. Ну что поделаешь, если так надо?» Ди Маэо в ответ злобно сплюнул.
Патрульный подошел к столу Брауна, приказал задержанному сесть, отвел детектива в сторону и что-то ему прошептал. Браун кивнул и вернулся к столу. Задержанный сидел, примостив скованные наручниками руки на коленях. Он был толстеньким маленьким человеком с зелеными глазами и ниточкой усов. Детектив прикинул его возраст — около сорока. На задержанном были коричневый плащ, черные костюм и туфли, белая рубашка с воротником на пуговицах, галстук в желто-коричневую полоску. Браун попросил патрульного объяснить задержанному его права, за что тот принялся с некоторым трепетом. Сам Браун в это время позвонил в больницу, чтобы узнать о состоянии Паркера. Ему сказали, что раненый в порядке. Браун не проявил особой радости по этому поводу. Он повесил трубку, услышал, как задержанный сказал патрульному, что ему нечего скрывать и он готов ответить на любые вопросы, повернулся вместе со стулом к коротышке и спросил:
— Как вас зовут?
Человек избегал взгляда Брауна, он смотрел мимо левого уха детектива на зарешеченное окно и небо за ним.
— Перри Лайенз.
Он очень тихо говорил, Браун едва его слышал.
— Что вы делали в парке, Лайенз?
— Ничего.
— Громче! — рявкнул Браун.
В его голосе явно слышалась неприязнь. Патрульный, грозно сдвинув брови, сжав губы и скрестив руки на груди, также враждебно смотрел немигающими глазами на допрашиваемого.
— Я ничего не делал в парке, — ответил Лайенз.
— Патрульный Броган считает иначе.
Лайенз пожал плечами.
— Ну, так как, Лайенз?
— Нет закона, чтобы за разговоры забирать.
— С кем вы разговаривали, Лайенз?
— С ребенком.
— Что вы ему говорили?
— Что день сегодня хороший, а что, нельзя?
— Ребенок рассказал патрульному Брогану не это.
— Ну, ребенок есть ребенок.
— Сколько лет ребенку?
— Около девяти, — ответил Броган.
— Вы всегда заговариваете с девятилетними детьми в парке?
— Иногда.
— Как часто?
— Нет закона, чтобы за разговоры с детьми забирать. Я люблю детей.
— Это уж точно, — язвительно заметил Браун, — скажи-ка, Броган, что мальчик тебе рассказал.
Патрульный мгновение колебался:
— Мальчик сказал, что вы предложили ему лечь с вами в постель, Лайенз.
— Нет, — воскликнул тот. — Я ничего ему не предлагал! Вы ошибаетесь.
— Я не ошибаюсь, — возразил Броган.
— Тогда пацан врет. Разве я мог такое сказать, сэр?
— У вас были приводы раньше? — спросил Браун.
Лайенз сник.
— Отвечайте, — поторопил его Браун. — Мы все равно сможем проверить.
— Были, — упавшим голосом произнес задержанный. — Меня уже задерживали.
— Сколько раз? За что?
— Ну… — Лайенз пожал плечами. — Два.
— За что, Лайенз?
— Ну это… У меня были когда-то неприятности.
— Какие неприятности?
— С детьми.
— В чем вас обвиняли, Лайенз?
Лайенз молчал.
— В чем вас обвиняли? — грозно повторил Браун.
— Принуждение к сожительству.
— Развращаете детей, Лайенз?
— Нет-нет. Это был наговор.