Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову

Своим возникновением Институт мозга обязан неврологу Владимиру Бехтереву, но сама история его создания – и предостережение, и иллюстрация непростых отношений науки и власти. Бехтерев работал и до революции, и после, создав в числе прочего лабораторию обучения телепатии: он всю жизнь ревностно верил в возможности псевдонауки. В те дни подобные убеждения были на удивление распространены: беспокойство по поводу реальных и мнимых достижений Запада при идеологическом запрете на информацию извне обернулось тем, что в некоторых областях советской биологической науки эволюция шла обособленно и параллельно мировой. Бехтерев придерживался убеждения, что у выдающихся умов должен быть и незаурядный в физиологическом аспекте мозг, поэтому надеялся понять природу гения и таланта, создав «пантеон мозга великих людей» для изучения и препарирования[162]. К несчастью, Бехтерев не смог умерить свой научный пыл в угоду политическим директивам своих покровителей. В московской врачебной среде ходили слухи, что он умер вовсе не от «острого пищевого отравления», а был отравлен, поскольку в ходе врачебной консультации признал Сталина параноиком, а вовсе не гением. После смерти Бехтерева и пост заведующего институтом, и честь изучать мозг Ленина достались немецкому неврологу Оскару Фогту[163]. Советская наука – часть политики, и об этом уроке напоминает одна любопытная деталь самого института: в «пантеоне мозга» хранится препарированный мозг самого безвременно ушедшего Бехтерева. Не стоит объявлять неудобную правду.

Уайту позволяют осмотреть почти весь институт, кроме заветной комнаты № 19, где и содержится мозг Ленина. Вместо нее сопровождающие показывают ему город, 1-й Московский медицинский институт и череду странных лабораторий. Позже Уайт рассказал, что видел отрезанные головы собак, подключенные к аппаратам жизнеобеспечения. Но увиденное не оправдывало ожиданий Уайта. Собаки сохраняют мозговую активность всего несколько секунд после отделения головы от тела, пока реагируют на звуки и прикосновения. Затем мозг умирает. Уайт хмурится. У себя в лаборатории он продвинулся гораздо дальше: умеет сохранять мозг живым и активным не то что несколько часов – даже несколько дней[164]. Не прячут ли от него главные достижения? Подобные подозрения во время поездок в Россию посещали и Гарольда Хиллмана, хотя Уайту он об этом не рассказывал. «Они боялись показать, чего достигли, – сетовал Хиллман. – Вволю поили нас водкой, приставляли к нам хорошеньких девушек, но не рассказывали о своих делах»[165]. Покидая Институт мозга, Уайт укрепился в подозрении: в СССР не хотели делиться знанием, они хотели его получить.

Уайту не показывают ничего революционного, но ученые и хирурги, с которыми он встречается в различных учреждениях, жаждут узнать все о работе самого Уайта: о методике охлаждения и особенно о возможности поддерживать жизнедеятельность мозга после смерти организма. Уайт не боится до определенной степени открыть карты: по состоянию оборудования в лабораториях советских ученых видно, что они сильно отстают от кливлендской команды. Но это вызывает новые вопросы. Может, русские ищут вечной жизни?[166] Им нужен бессмертный Ленин? Сталин навсегда? Или что-то иное?

И вот наконец Уайту удается ослабить поводок, хотя за ним по-прежнему приглядывают, это очевидно: мужчины в темных пальто за углом, знакомые лица в кафе. Покинув отель, он отправляется прогуляться по холодку, чтобы поразмыслить, а заодно купить шапку – лысеющая голова мерзнет. Но, бродя по городу, он замечает не то, что у русских есть, а то, чего у них нет. Спускаешься в метро – видишь блестящий мрамор залов, статуи рабочих, которые, казалось, поддерживают своды, изящные детали и красивую плитку под ногами. Поезда ходят по расписанию, люди не толпятся и не толкаются, не заметно ни граффити, ни карманников. Свидетельство красоты, культуры и продуманности. Но долги, задавленная экономика, изоляция, навязанная извне и устанавливаемая изнутри, наносят стране огромный ущерб. Неоспоримого доказательства, что трансплантация сознания возможна, доказательства, которое Уайт рассчитывал найти за железным занавесом, здесь просто нет: только сказки, нашинкованные тонко, как гиппокамп Ленина.

Правда о советской науке