Голубая лагуна

— О, когда бы у меня был достаточно крепкий крючок, чтобы поймать ее! — проговорил он, уставившись в. воду, стараясь разыскать своего врага.

— Не думай о ней, Дик, — сказала Эммелина, крепче прижимая малютку к сердцу — Греби дальше.

Он взялся за весла, по но лицу его было видно, что он мысленно переживает прошедшее.

Когда они обогнули последний поворот, и перед ними открылся риф с проливчиком, Эммелина перевела дыхание. Все осталось по-прежнему. а между тем все странным образом изменилось, — лагуна казалась уже, риф ближе, кокосовые пальмы менее высокими. Они сравнивала действительность со своим детским представлением о ней. Черное пятнышко на рифе исчезло: циклон окончательно уничтожил его.

Дик вытащил лодку на песок и отправился за бананами. Эммелина пошла бы помогать ему в сборе, если бы не то, что ребенок уснул.

Ганна во сне был еще милее, чем Ганна наяву. Сон вечно подстерегал его и настигал в самые неожиданные минуты. Нередко Эммелина заставала его спящим с пестрой раковиной или куском коралла в ручонке и блаженным выражением лица, точно он продолжал ту же веселую игру на волшебных берегах сонного царства.

Дик сорвал для нес огромный лист хлебного дерева в защиту от солнца. Держа его над головой, она устремила взгляд над белыми, залитыми светом песками и замечталась.

Когда задумаешься, мысли не следуют прямым путем. В памяти Эммелины одна за другой вставали картины, вызванные лежавшим перед ней видом. Зеленая вода иод кормой корабля и смутно отраженное в ней слово "Шенандоа", высадка на остров и чайный сервиз на белом песке — она ясно видела «анютины глазки» на тарелочках и мысленно пересчитывала оловянные ложечки: большие звезды, горевшие над рифом по ночам; бочонок у родника, в том месте, где цвели вьюнки, и вид с холма на гнущиеся от ветра макушки, — все это всплывало в памяти и рассеивалось, вытесняя одно другое.

Была печаль в этом созерцании, но была и радость. Она чувствовала себя примиренной с жизнью. Казалось, что все горе осталось позади, как если бы великая буря была вестницей, посланной с небес, чтобы заверить ее в их милосердии, покровительстве и любви.

Внезапно она заметила, что между носом шлюпки и песком лежит широкая полоса сверкающей синей воды.

Шлюпку относило от берега.

XXXVIII. Хранитель лагуны.

Хотя эта часть леса и менее пострадала от циклона, тем не менее и здесь было достаточно разрушения, и Дику приходилось перелезать через упавшие деревья и продираться сквозь завесу лиан, некогда висевших.

Но особенной милости Провидения банановые деревья оказались нетронутыми, и даже плоды почти все уцелели. Дик срезал две большие кисти и, закинув их за плечо, пустился к берегу.

Он шел, нагнувшись под тяжелой ношей, и достиг уже половины песков, когда услыхал отдаленный зов. Он поднял голову и увидел лодку посреди лагуны. Эммелина стояла на носу, махая рукой. На полпути между шлюпкой и берегом виднелось весло, которое она, очевидно, упустила, в попытке вернуться к берегу. Ему припомнилось, что начинается отлив.

Дик сбросил свою ношу и минуту спустя был уже в воде.

Когда Эммелина увидела, что случилось, она сделала попытку грести и второпях воронила одно из весел. С одним веслом она становилась совершенно беспомощной, так как нe умела юлить веслом на корме. Сперва она не испугалась, зная что Дик скоро придет к ней на помощь, но при виде увеличивающегося расстояния между лодкой и берегом, холодная рука легла на ее сердце.

Теперь уже берег казался очень далеким, и страшно было смотреть в сторону рифа, так как проливчик в нем явственно расширялся, и казалось, что открытое море затягивает ее.

Она увидела Дика выходящим из леса с грузом бананов и позвала его. Он бросил ношу и опрометью пустился к воде. Когда он поплыл и она увидала, что он схватил весло, сердце в ней дрогнуло от радости.

Держа весло одной рукой и плывя другой, он быстро приближался к шлюпке.

Их разделяло всего-навсего каких-нибудь десять футов, когда Эммелина увидела, что следом за ним, быстро рассекая водную рябь, подвигается темный трехугольник, как будто сделанный из парусины.

Сорок лет тому назад зародыш этой акулы был выброшен в море в виде и размерах жалкой еловой шишки, — готовая добыча для всякого, кому она могла подвернуться. Он избежал челюстей морской собаки и многих иных хищников: жизнь его была сплошным рядом чудесных спасений от смерти. Из миллиона таких же зародышей, появившихся в тот же год, уцелел лишь он, да еще несколько остальных.

Тридцать лет акула хранила лагуну для себя, как свирепый тигр джунгли.

Она знала пальму на рифе, когда та только лишь зарождалась от семени, и знала риф до рождения пальмы.

То, что она пожрала за это время живых существ, составило бы целую гору, а между тем она была так же чужда вражды, как меч, и столь же жестока и бездушна. Она была духом лагуны.