Голубая свастика (СИ)

Им оказался совсем молодой парнишка лет шестнадцати, до предела изможденный и синюшный. Впрочем, он сразу же приоткрыл глаза, как только Равиль шевельнулся.

— Возьми, — прошептал он потрескавшимися губами.

И подсунул в руку Равилю консервную банку без крышки. Равиль принял ее и несколько воспрянул духом, потому что его собственную миску отобрали при входе в барак конвойные, сказав, что больше она ему не понадобится.

— Вода… — в бреду продолжал тот. — Вода… Ее приносят в ведре… Смотри…

— Да, хорошо, — кивнул ему Равиль, подставляя плечо так, чтобы тому было удобнее. — Я принесу тебе воды. Держись. А сколько ты уже здесь? Как тебя зовут?

Он хотел немного расшевелить своего соседа беседой и вселить в него хоть какую-то слабую надежду.

— Адам… — пробормотал парень, проигнорировав первый вопрос. — Пить…

Губы его совсем почернели, глаза запали. Равиль не знал, как долго держали в этом бараке людей, но неожиданно ему пришла в голову мысль, что это было место, где морили людей без воды и еды, чтобы они умирали сами. Запирали, и все, пока не умрут…

А потом принесли ведро воды.

Он было дернулся в ту сторону, сжав в кулаке консервную банку, но у дверей, где поставили ведро, возникла такая дикая свалка и драка, что он, опешив, остался на месте, наблюдая за устроенной узниками жесточайшей бойней.

Дело кончилось тем, что никто не попил. В общей драке ведро попросту опрокинули, и десятки узников, в остервенении расталкивая друг друга, бросились слизывать с грязных кирпичей быстро впитывающуюся в землю драгоценную влагу.

— Вода… — через несколько минут прошептал Адам, на миг приоткрыв глаза.

— Да, — сказал ему Равиль, — потерпи. Будет вода, я тебе клянусь. Потерпи! Главное — держись, не умирай!

И неожиданно этот хрупкий юноша, который умирал от жажды, доверчиво прильнув к его плечу, как к последнему оплоту, всколыхнул в нем неистовые чувства. Да что же это такое! В тот момент он полюбил его сильнее, чем любого из тех, кто когда-либо присутствовал в его жизни!

Ведь сам он пил и ел еще сегодня утром! И не мог добыть глоток воды для шестнадцатилетнего парня, который окончательно иссох от обезвоживания? Внутри него все заклокотало от горечи и негодования, он приобнял юношу за плечи, дав себе слово, несмотря на смертельную усталость, не заснуть, чтобы в следующий раз добыть для него воду любой ценой.

Потом он задыхался, бредил, и, не сумев сдержать слово, засыпал, затем просыпался. Он уже потерял счет времени, когда дверь распахнулась вновь. И он в невероятном броске метнулся ползком по земле туда, к этому ведру. Ему каким-то чудом удалось почерпнуть из проливающегося ведра воды и выползти из общей, рвущей друг друга на куски кучи. При этом он плотно прикрывал ладонью консервную банку и не расплескал из нее ни капли.

Поспешно он принялся вливать воду в рот Адама, но у того уже отсутствовал глотательный рефлекс, помощь пришла слишком поздно, и драгоценная вода выливалась из вялых губ паренька.

Но все равно Равиль не хотел сдаваться, он влил ему в рот все до последней капли, а банку спрятал в карман своей куртки.

Прислонив к себе юношу, он задремал. Да нет, на дрему это было не похоже, просто впал в полузабытье.

Мозг в эти страшные часы отказывался спать. Равиль хотел кричать. Как такое могло быть? Что творилось в этом мире, на этой земле, в двадцатом цивилизованном веке, когда по небу летали самолеты, а океаны бороздили подводные лодки, когда уже изобрели и телеграф, и телефон, и радио, и кинематограф!

Почему Бог позволял погибать молодым и сильным людям такой жуткой и нечеловеческой смертью? За что они здесь все расплачивались? И даже если Бога нет, как могли люди так поступать с другими, такими же людьми?!

Равиль очнулся от рева и шума — это делили очередное ведро с водой. На этот раз он даже не шевельнулся. Что значили эти несчастные десять литров на двести или триста человек, даже если бы раздел был справедливым? Ничего…

Почти сразу Равиль заметил, что что-то изменилось. Тело Адама будто стало другим, более податливым и невесомым. Он коснулся губами его лба и сжал тощее запястье. Ни пульса, ни дыхания не было…

Его единственный друг, о котором он ничего не знал, кроме имени, но который стал так близок ему за эти часы, умер. Это настолько его поразило, что Равиль горько разрыдался. Ведь он грел его, заботился о нем, переживал за него. Но Адам успокоился тихо и во сне.

Еще примерно час Равиль пролежал в безутешном горе, не в силах оторваться от Адама. Если бы кто ему сказал, что он будет когда-либо лежать, прижавшись к трупу, он счел бы того сумасшедшим, однако сейчас именно так все и происходило. В этом погибшем парне он видел самого себя, свою дальнейшее судьбу. Сколько он мог здесь продержаться? День? Три дня?