Голубая свастика (СИ)

Стефан недовольно зыркнул, потушил окурок и велел Равилю принести им в спальню поднос с лепешками и чаем. Эльза, чтобы задобрить хозяина, расстаралась и смазала их не только маслом, но еще и медом. По этому поводу Стефан сразу стал ворчать, и все его недовольство вновь вылилось на Равиля.

— Мед надо экономить, — бубнил немец. — Или вы считаете, что я — медоносная пчелка, и мой хоботок постоянно полон нектара? Вдруг кто-нибудь из нас заболеет? Это же лечебный продукт. К тому же в доме есть дети, а такими темпами, как вы решили плодиться, скоро тут будет целый детский сад, ясельная группа. Если все обнаружится, то я охотно признаю свое отцовство. Когда допрашивают в гестапо, признаешь все, что угодно. Хорошо, если просто расстреляют, а могут и кастрировать. А займется этим, разумеется, наш общий добрый знакомый, доктор Менгеле, который очень любит проводить данную процедуру без наркоза. Будьте вы все прокляты, блудливые твари!

Ворча, Стефан жадно поглощал лепешки, одну за другой, несмотря на то, что они намазаны лечебным и драгоценным медом. Равиль тоже держал одну и деликатно откусывал от нее по маленькому кусочку, замирая от удовольствия, а потом вздохнул. Что, интересно, на ужин сегодня ела бедная Ребекка? Стефан, обещал, однако так и не устроил им свидание — забыл, а чтобы напомнить, Равилю никак не удавалось подловить подходящий момент, так как немец теперь постоянно ходил в омерзительном настроении.

— И что мне теперь делать? — не прекращал зудеть офицер. — У меня в доме — девица с брюхом! Помню, как я обсмеял Эльзу, которая прятала у себя в подвале еврейскую семью. А сам я чем лучше? Я не могу поверить, что это все происходит со мной, Равиль, живу, будто в страшном сне. По ночам я просыпаюсь, и мне кажется, что в доме орет новорожденный младенец.

Последним кусочком лепешки Стефан вытер фарфоровое блюдце. Пришло время ложиться в постель. Равиль всегда волновался перед этим. С одной стороны, его, вроде бы, тянуло к мужчине, а с другой, он продолжал стесняться того, что происходило между ними. И сердце его сладко и тревожно замирало. К тому же в последнее время немец стал с ним гораздо более ласковым в постели. Все колотушки прекратились, максимум, он мог позволить себе укусить юношу за сосок или плечо, но не более, и то в порыве страсти, а все остальное было просто прекрасно, и Равиль неминуемо таял в его нежных и сильных руках, испытывая с ним оргазм каждую ночь.

И если раньше его совесть была чиста, он злился, боролся, сжимался, оправдывая себя тем, что его насилуют, то теперь все изменилось, он сам отдавался. Получалось, что продал свою задницу фашисту за кусок хлеба. Что могло быть позорнее? Иногда днем он терзался и ненавидел себя до такой степени, что хотел умереть. Знала бы Ребекка, как он жил! Его бедные родители, наблюдая за ним с небес, наверняка плакали горючими слезами и сгорали от стыда, что он, их сын, до такой степени опустился.

Он разделся и лег под одеяло, ожидая своего хозяина. Внутри все дрожало от предвкушения близости.

— Мне забавно наблюдать, как ты до сих пор переживаешь, — бросил ему Стефан, раздеваясь. — А еще мне очень обидно. Я уже не знаю, как мне танцевать перед тобой, на задних лапах или же на передних, чтобы ты перестал кривить свою рожу.

— Все хорошо, Стефан! — взмолился Равиль. — Хватит уже ворчать!

— Я вижу, как тебе хорошо. Каждый раз ты ложишься в мою постель, будто в гроб. И не надо мне ничего от тебя. В мире полно других доступных задниц. Твоя ничем не лучше.

Стефан тоже улегся и демонстративно повернулся к парню спиной.

— Спокойной ночи, великий мученик. Завтра же я…

— У меня День Рождения завтра! — выпалил Равиль, с трудом найдя возможность вставить слово и перевести разговор в нужное ему русло.

— Да? — Стефан тут же обернулся к нему. — В самом деле?

Равиль кивнул. Он не лгал, это было так, но ничто уже не радовало. Еще год назад он сидел за праздничным столом с родителями и другими гостями. Хоть они уже и жили тогда в гетто, однако все еще были вместе, и каждый новый день вселял надежду на справедливость захватчиков. Как же они были тогда наивны и глупы!

— А сколько лет тебе исполнится?

— Восемнадцать, — печально отозвался Равиль.

— Ну, и почему ты раньше не сказал? — вновь набросился на него Стефан. — Как прикажешь тебя поздравлять? Я же не приготовил никакого подарка! Нужно было попросить хотя бы, чтобы Эльза испекла сладкий пирог. У тебя в самом деле День Рождения, ты не шутишь?

— В самом деле, — сдавленно ответил Равиль и всхлипнул.

Со стоном Стефан выбрался из постели и принялся натягивать на себя штаны.

— А почему ревешь? Знаешь, Равиль, мне все это надоело. Раньше, когда я тебя лупил, ты рыдал гораздо реже. Завтра я тебя выпорю, честное слово.

— А я на другое и не рассчитываю, — горестно отозвался юноша, — бей, сколько хочешь. И не надо мне ни подарков, ни пирогов.

Грозно засопев, Стефан вышел. Он постучал в дверь комнаты, где жили женщины, и шепотом попросил Эльзу встать завтра пораньше и испечь пирог или кекс, а потом вернулся назад довольный, с чувством выполненного долга.