Голуби над куполами

Наклонившись вниз, он поднял с пола небольшой рюкзак, стал расстегивать молнию.

– Каторый тут прасыл мышейловку? Палучи! – и на голову новенького с визгом приземлился черный котяра.

Парень вскрикнул и брякнулся оземь вместе со вцепившимся в его волосы животным. Упав на пол, кот подпрыгнул, как футбольный мяч, и в мгновение ока растворился в глубине подземелья. Бурак бросился за водой, Русич с Владиком – к лежащему без сознания новичку.

В это время на верхней галерее кавказцы покатывались со смеху. От хохота Нияз подавился шариком насвая и долго откашливался.

– Что это было? – поинтересовался Лялин, дождавшись, пока бандиты успокоятся.

– Сказал же, мышейловка, – глумливо улыбнулся Заман. – Сам же прасыл.

– Я просил десяток мощных крысиных капканов, а не еще один рот, который нужно кормить. Где кошачья пайка?

– Его пайка – крыса, да, – хихикнул толстяк. – Нэ будет лавыть крыса, можешь сыделать из него шашлык.

– Из тебя, кабанюра, знатный бы шашлычок получился, – вполголоса проворчал Тетух.

– Чиииво? – сверкнули огнем близко посаженные глаза кавказца. – Ищо одыно слово, и ты умирош.

Поймав на себе умоляющий взгляд Русича, Пашка промолчал. Он никак не мог привыкнуть к тому, что теперь должен учитывать интересы окружающих его людей.

После ухода бандитов все сгрудились над нарами Лялина, куда Бурак с батюшкой уложили новенького. Паштет плеснул ему в лицо холодной водой, и тот открыл свои карие глаза, обрамленные густыми черными ресницами. Взгляд парня выражал страх и покорность судьбе.

– Представься честной компании, – улыбнулся ему отец Георгий.

– Джамшед… Джураев, – разлепил тот пересохшие губы.

– Вот те здрасьте! – вытаращился на него Тетух. – А пять минут назад прикидывался Рахматом.

Новенький замахал на Паштета руками.

– Рахмат – это по-таджикски «спасиба».

– Так ты – гастарбайтер?

Мужчина утвердительно кивнул головой.

– По-русски понимаешь?

Тот снова кивнул.

– Сколько пальцев видишь?

– Чор… четыре.

– Ну, вот и славно! Жить будешь. Поднимайся, оправляйся, мой руки. Сейчас будем ужинать. Владик, покажи Джамшеду, где у нас туалет.

Ужинали вполне сносной гороховой кашей, сдобренной рыбными консервами. Новенький удивленно таращился на сидящую на плече Паштета крысу с синим бантом на шее, но вопросов не задавал. Он вообще был немногословен. Сам ничего не рассказывал, на вопросы отвечал односложно, в обсуждении дел насущных участия не принимал. Ел жадно и очень быстро, как будто боялся, что сейчас у него отнимут тарелку. На вопрос отца Георгия, добавить ли ему каши, мелко затряс головой.

– Жрет, как блокадник, в натуре, – сочувственно произнес Павел, подсовывая новенькому дополнительный кусок хлеба. – Кстати, где наш котяра? Небось, уже натрамбовался крысятиной и скоро явится за пойлом.

– Лучше бы не являлся, – чихнул белорус. – У меня – аллергия на кошачью шерсть.

– И у меня на котов – идиосинкразия, – признался опер. – Они меня тоже не жалуют – я пахну собакой.

– Не повезло усатому. Крышевать его некому, да Злыдень? – дернул Пашка за хвост крысака, доедавшего с его руки комочек гороховой каши. В подтверждение слов хозяина тот скрипнул зубами. – Как бы там ни было, а дать имя новому жильцу мы обязаны. Какие будут предложения?

В помещении воцарилось молчание.

– Можно назвать Боцманом, – неуверенно предложил Русич.

– Или Маркизом, – поправил очки Бурак.

– Обама! – выкрикнул Лялин. – А что? Кот черный, как негр, и с гонором, будто он – голубых кровей. Игнорирует наше общество, хотя жрать наверняка хочет.

На том и порешили: если потеряшка объявится, будет отзываться на Обаму. Явление кота народу произошло минут через двадцать. Весь в пыли и липкой паутине, усеянной останками мошек и пауков, с дикими глазами и топорщащейся шерстью, Обама робко приблизился к людям. Пытаясь выпутаться из пыльной вуали, усатый потерся спиной о мешок с сахаром, жалобно мяукнул и присел на задние лапы.

Злыдень недоуменно уставился на пришельца, затем повертел головой по сторонам, будто ожидал разъяснений от сидящих за столом мужчин. Момент десантирования кота он пропустил и сейчас не знал, как себя вести. Поскольку никаких команд от хозяина не поступило, крысак решил, что благословлен на подвиги.

Взмахнув своим длинным хвостищем, он соскочил на пол и, угрожающе шипя, пошел на Обаму. Последний отступил шаг назад и всем телом вжался в мешок.

– Эй, Злыдень, выключай борзометр, – хлопнул Паштет в ладоши. – Не хрен тут дедовщину разводить.

Пасюк даже ухом не повел. С хищным огоньком в глазах он приблизился к коту вплотную и, зашипев, оскалился. Шерсть грызуна встала дыбом, уши прижались к голове, в глазах сверкнули недобрые огоньки.

Усатый мелко завибрировал, и под ним начала растекаться теплая желтая лужица.

– Харэ, сказал! – вскочил со скамьи Тетух. – Ишь, разошелся, как дерьмо на лопате.

И уже обращаясь к Обаме:

– А ты что исполняешь, мышеловка хренова? Вместо того, чтобы Злыдню башку откусить по самый бантик, трясешься, как трусливая субстанция. Отстой, в натуре!