Голуби над куполами

– Не ведают, что городят, – кивнул тот в сторону сожителей. – Намеренный отказ от рождения детей обесценивает брак и является несомненным грехом. Зарождение человеческого существа является даром Божиим, и всякое посягательство на жизнь будущей человеческой личности преступно.

В глазах таджика отразилось глубокое удовлетворение, и он перевел взгляд на своих визави, мол, получите и распишитесь.

Тетух шутовски поклонился Русичу.

– Благодарим за поднятые веки, мессия, теперь все прояснилось.

– Отец Георгий пытается свое понятие об устройстве мира экстраполировать на других, – разъяснил Бурак новенькому. – Но… миссия невыполнима – аудитория подкачала. Если б не разность вероисповеданий, ты бы мог сыграть роль батюшкиной паствы.

Джураев озадаченно захлопал ресницами. На его высоком лбу образовалась гармошка из морщин.

– Ты сам-то понял че завернул? Или спецом витийствуешь, чтоб чебурек ни во что не въехал? – хрустнул Пашка суставами пальцев. – Выражайся просто и ясно, не на сцене, поди.

– А с тобой, невменько, я вообще не разговариваю до тех пор, пока не отремонтируешь мне очки.

Паштет встрепенулся, намереваясь продолжить потасовку, но Лялин силой усадил его на скамью.

– Рога в землю, олень! Счетчик обнуляется. Объявляю отбой.

После магического слова «отбой» у мужчин от зевоты стало выворачивать челюсти, и спустя полчаса все, кроме Юрия, оказались в объятиях Морфея.

Глава 11 Лялин

В эту ночь оперу совсем не спалось – одолевали невеселые мысли. Количество голов в их бригаде увеличилось до шести, а он так и не нашел выхода из тупика, в котором они оказались. На людях Лялин старался держать марку правоохранителя: пыжился, надувал щеки, мол, «наше дело правое, враг будет разбит». На самом же деле, он просто не знал, как выбраться из этого склепа живым и здоровым, как сохранить людей, ставших ему нечужими. Сделать это с каждым днем становилось все труднее, потому что каждые сутки, проведенные в подземелье, все больше отдаляли узников от прежней жизни.

Ну, сколько они смогут продержаться без солнечного света, свежего воздуха, медикаментов и нормального питания, не потеряв рассудка и человеческого облика? Месяца три-четыре организм протянет на старых запасах энергии и витаминов. А дальше – снижение иммунитета, исчерпание резервов, болезни, истощение, нарушение душевного равновесия.

Вон у Владика, три года живущего в подземелье, деградация уже наступила. Лялин бросил взгляд на тощее небритое существо, мечущееся на своей шконке, как поросенок в мешке. Столь активен несчастный бывает только во сне. Днем он сомнабулически заторможен и способен лишь на условные рефлексы. К нормальной жизни его уже не вернуть.

Бурак тоже – на грани. На первый взгляд, его состояние не критично: шутит, ерничает, играет на публику, следит за своей внешностью, но есть в нем какой-то внутренний надлом. Часто заговаривает о самоубийстве, провоцирует Пашку, прекрасно понимая, что огребет. Работу выполняет абы как, допускает брак, хоть и знает: китайских предупреждений не будет – бандиты его убьют и закопают где-нибудь на пустыре.

У Юрия было ощущение, что артист подсознательно стремится ускорить свою кончину. Два года неволи – слишком много для экстраверта, привыкшего быть в центре внимания. Отсюда и перепады настроения – то рот не закрывает, цитируя персонажей книг и кинофильмов, то сидит, поджав ноги, не сводя глаз с торчащего из стены металлический крюка.

Опер перевел взгляд на Паштета, который всю ночь ворочался и брыкался, как ишак. Даже во сне он «держал оборону», не допуская ничьих посягательств на свою личную территорию. В сравнении со сроками остальных невольников, неделя – сущая ерунда, но с учетом всех предыдущих отсидок, процесс деградации шел у него шпагатными шагами. В местах заключения у Павла изменилось сознание, упростившись до «наших и немцев». Полутонов он не видел, оттенков не наблюдал. Был агрессивен и категоричен. При маломальском раздражителе не выходил, а вылетал из себя. Юрий понимал, что эти выплески были для Тетуха способом сбросить многолетнее напряжение, компенсацией за зависимое, униженное положение зека, но дела это не меняло. Поведение камикадзе, несущегося на амбразуру, обещало парню бытие яркое, но недолгое. Он был первым кандидатом на «выбывание», а, стало быть, самым слабым звеном в цепочке жизней, которые Лялин обязан был сохранить.

Джураев, одетый и обутый, лежал на шконке поверх спальника. Не догадался залезть внутрь, а спросить, где у мешка застежка, постеснялся. Одет он был в серые спортивные брючата, заправленные в войлочные ботинки с молнией посредине. Поверх старомодного турецкого свитера – толстовка с капюшоном, на голове – черная шерстяная шапочка, натянутая по самые брови.