Голуби над куполами

Лялин был согласен, но атеистический диспут в его сегодняшние планы не входил. Нужно было решить вопрос с подготовкой к побегу.

– Паш, кончай флеймить. На повестке дня – серьезный вопрос. Трое из нас…

– … пастухи, – вставил Паштет. – А трое – овцы, покорно бредущие на заклание. Поэтому голос Мажора станет решающим. Эй, принц наследный!

Алтунин даже бровью не повел.

– Молчит, как карась в осеннем пруду… Игнорирует старших… Демонстрирует неуважение, что может вылезти парню боком… сильно его повредив.

Сергей никогда не отличался смелостью. Он боялся смерти, болезней, высоты, замкнутых пространств, бедности, одиночества, голода, холода, хулиганов. Последних – особенно. В школьные годы его здорово отбуцкали три гопника, забрав при этом теннисную ракетку, мобильный телефон и портмоне с деньгами. Вещей было жалко, но самым страшным было пережитое унижение. Когда Серегу били его же теннисной ракеткой, он обмочился на глазах у грабителей. С тех пор панически боялся попасть в подобную ситуацию.

– Я могу воздержаться? – спросил он сдавленным голосом.

– Нет! Воздержание хорошо в сексуальных отношениях. Здесь же – правила строго шахматные: взялся за фигуру – ходи!

– Видите ли, дядь Паш, в нашей ситуации любой ход игрока ведет к ухудшению его положения. Немцы называют это цугцвангом. Хуже только мат.

– Перевожу на русский язык, – повернулся к коллегам Тетух. – Я – трусливый поц и феерический удолбыш, хотел бы получить все ништяки от удачно проведенной вами операции. Если же последняя закончится крахом, я вас вообще не знаю и не прощу вам ухудшения условий моего содержания под стражей.

– Вы не совсем правильно поняли мою позицию, – пытался оправдаться Мажор.

– Залепи дуло, чмошник! – презрительно бросил Павел в его сторону.

– Кончаем гнать порожняк! – подвел Юрий итоги. – На данный момент мы не готовы принять решение. Вопрос откладывается на неопределенное время.

Глава 17 Экзамен на человечность

Совершив утреннюю пробежку по коридорам лабиринта, Лялин принимал холодный душ. Открылась дверь, и с вафельным полотенцем на шее к умывальнику протиснулся Мажор. Выглядел он откровенно плохо: бледное лицо, вспухшие веки, покрасневшие глаза, под ними – синие полукружья. То ли плакал всю ночь, то ли просто не спал. Последнюю неделю парень ходил как в воду опущенный, почти ничего не ел – все не мог привыкнуть к мысли, что ЭТО – всерьез и надолго.

– Что за шум стоит на базе? – поинтересовался Юрий, прополоскав горло.

– Все, как всегда: Бурак с дядь Пашей лаются, батюшка их брейкует, – без особого энтузиазма ответил Серж.

– А Джами уже проснулся?

– Этот – в мечети. Стоит задницей кверху, «алла-мулла» исполняет.

– А ты, походу, исламофоб…

– Да нет. Мне на них – полный барабир. Просто… вымораживает эта их поза во время молитвы. Ну, и, конечно, концовочка. Я, когда этот «акбар» слышу, у меня защитный рефлекс срабатывает – хочется рвануть подальше и залечь в укрытие.

– Да ты вообще – пацан дерганый, – заметил опер, вытираясь. – Нервишки ни к черту. Удар не держишь. Эмоции не контролируешь. Тебе не экономистом нужно быть, а свободным художником.

– Единственный толковый коммент во всем говновбросе последнего времени, – проворчал себе под нос Алтунин. – В душе – я художник. Хотел поступать в Штедель^[32], да отец не позволил. Он видит во мне продолжателя семейного бизнеса. Батя – владелец консалтинговой компании.

Опер присел на стоящий у стены ящик.

– Вооо как!

– Ну да. Мне еще и трех лет не было, когда моя нянька тетя Вера подарила мне цветные мелки. С тех пор я почувствовал потребность отображать окружающий мир через форму и цвет. Я обрисовывал все, что попадалось на моем пути: стены, двери, мебель, обои. Меня за это наказывали – отнимали мелки. Я тут же начинал «болеть». Родители пугались и возвращали мое «орудие труда». Но имущества им было все-таки жаль. Тогда отец на задворках поместья возвел длинную бетонную стену, которую я пачкал сначала мелками, затем углем, а чуть позже красками в аэрозольных баллончиках. На них я и подсел. Краски эти имеют очень яркие цвета, играют всеми оттенками, можно сказать, поют. Тогда я окончательно понял, что нет ничего тоскливее вида голой стены.

Чтобы не впасть в депрессию, homo sapiens занялся в свое время наскальной живописью. Так родилась техника граффити – нацарапанных на поверхности изображений. Я свою депрессию лечил тем же способом, все свободное время проводя «у стены». Мечтал участвовать в выставках, разрисовывать серые будни яркими красками, делать жизнь окружающих более радостной.