Голубиная книга 2 (СИ)

Визг раздался, вой, плачь женский, и из лесу на опушку бабы высыпали, все как одна в чём мать родила. Мужики от такого непотребства рты разинули и про мешки с подарками забыли. А сатиры видать привычные, даже не глянули, давай дары потрошить. Но тут за бабами из лесу сама хозяйка лесная выскочила, злая–презлая, волосы на голове дыбом стоят, глаза вращаются бешено. Люди кто куда попрятались, но удержаться не могут, из–за стволов выглядывают, объятые любопытством. А лешачиха–то не одна, с ней медведи да волки, да ещё зверьё разное. Согнали они дриад в кучу, на телегу поскидали, козлонигих в телеги впрягли и погнали к Городищу.

Лешачиха мешки с подарками подняла, медведям кинула, те в лес потащили, а сама мужикам закричала:

– Ах вы, бездельники, в лесу разврат учиняется, среди белого дня грабёж да разбой! И куда ваш воевода смотрит?

– Да мы люди маленькие, – отвечают из–за деревьев лукоморцы, – нам в дела ваши вмешиваться не положено.

– А придется, – зловеще проскрипела Лешачиха и следом за телегой, гружёной заморской нечистью, к Городищу потопала.

Уже к стенам городским подошла, а тут навстречу воевода во главе дружины выезжает.

– Тпру! – закричал он, пребывая в крайнем удивлении. – Что случилось, матушка Лешачиха? Зачем гостей таких заполошных пригласила, и почему не смотришь за ними, хулиганства да разбой учинять позволяешь? И хозяин лесной, Леший где?

Лешачиха перед воротами телегу остановила, и говорит:

– Лешего энти черти заморские споили, всю ночь с ними песни орал да за дриадами гонялся. Берегинь всех перепугали, гнёзда птичьи поразорили, зверьё мелкое и крупное до припадка нервенного довели! Вот куда ты это добро девать будешь, не знаю, но я мужа своего соблазнять да спаивать не позволю! И пьянки с гулянками круглосуточными пусть эти грецкие черти у тебя в остроге устраивают.

Топнула она ногой, плюнула со злости, а потом будто наизнанку вывернулась и пошла прочь. Зверьё лесное следом побежало.

У Потапа решения не задерживаются, а распоряжения тем более: тут же гостей непонятных в острог затолкали. Охрану к ним приставили из трезвенников и стариков – чтоб, значит, соблазну не подверглись.

Елена с мезонины сбежать по лесенке хотела, да забыла, что обычно ходила чинно, юбки придерживая, зонтиком от солнца прикрываясь. Ну и о том, что подол сарафана на обручи натянут, тоже позабыла. Споткнулась, в окно раскрытое вывалилась, точнёхонько в фонтанарию сверзилась. Потап тут же к жене метнулся, давай её вылавливать. А как выудил, распорядился:

– А ну–ка, стаскивайте со статуй грецких кофты да сарафаны, нимфеток энтих обряжайте, да всю нечисть грецкую домой гоните – гуртом! Чтоб духу их не было в земле Лукоморской!

Сказано – сделано: статуи снова оголились, мраморные прелести напоказ выставили, да только смущать некого было – дружинники делом занимались. Обрядили нимф да дриад в сарафаны, на сатиров штаны напялили – по дворам насобирали – да под конвоем в земли Грецкие погнали.

– Ой, Потапушка, да что ж ты делаешь, – навзрыд заплакала Елена Прекрасная. – Да мне ж приглашение в конкурсе красоты участвовать прислать должны! С богинями ихними наравне красивой меня считают, честь такую оказали, уважили, а ты всё спортил! Посол грецкий обещался, главный приз – яблоко молодильное, шибко от морщин хорошо помогает, на кожу действие оказывает эффективное! А ты сейчас нечисть ихнюю на такой ноте некрасивой выпроводишь, да отношения дипломатические с греками порушишь! Вот был бы жив батюшка, уж он бы придумал, как без конфликту мне цельный воз тех яблок организовать!

– Да жив твой батюшка! Жив!!! – закричал Потап. – Что ж ты родителя своего мёртвым не видела, а хоронишь?!

Но Елена в рёв бросилась, и слышать ничего не слышит. Утешал воевода жену, утешал, да всё без толку. Рассердился, в сердцах шлем оземь бросил, ногой топнул, да со двора сбежал. Идёт, с досады сам не свой, и думу думает: «А ведь права Еленушка! Вавила б мигом решил, как и в прибыли остаться, и без конфликта военного обойтись. Ему б этих яблок молодильных, какими красоту восстанавливают тамошние Юноны да Венеры, не то, что телегу – обоз бы организовали. Он б яблоки выкупом за рогатых козлоногих мужиков да голых древесных девок взял. Э–эх, и где ж ты, царь наш батюшка?»

Много бы отдал сейчас Потап, чтоб Вавила рядом был, в то утро трагическое сам бы караулил у разлома в земле, да в народе говорят, соломки везде не настелешь, чего уж сетовать? И ещё думал воевода, что Елена возможно права, сердцем чует дочерним, что мёртв давно отец её любимый, лукоморский царь Вавила.

А Вавила и жив–живёхонек был, и помирать не собирался. Рухнув в яму, он долго не летел, тут же на царский зад приземлился. Взглянул вверх и удивился: над головой лестницы, лестницы, лестницы, вниз посмотрел – то же самое. Рукой пощупал, на чём сидит – не удивился, что на ступеньке. Утешая себя, царь пробормотал: