Голубкина

В Москве, в мае, начала работать над портретом Андрея Белого. В ту пору он был автором трех книг прозы, необычных по форме, названных им самим «симфониями», сборника стихов «Золото в лазури». Имя его часто мелькало в прессе, он участвовал в литературных баталиях, спорах. А. Белый, поддержанный Валерием Брюсовым, считался одним из самых крупных деятелей русского символизма. Публиковал статьи, выступал с лекциями, знакомя читателей и слушателей с философскими и эстетическими взглядами символистов, с задачами и целями, которые ставило перед собой это модное литературное течение. Человек необыкновенно и разносторонне талантливый, он отличался колоссальной работоспособностью; по характеру — нервный, порывистый, увлекающийся, взвинченный и мятущийся; казалось, не идет, а будто летит, несется над землей на крыльях своего вдохновения… Для него нет преград; загоревшись, он стремится преодолеть любые препятствия, все подчинить себе, хотя удается ему это далеко не всегда. В обществе знали, говорили о недавнем безудержном увлечении Андрея Белого — страстной и бурно протекавшей любви к жене его друга поэта Александра Блока — Любови Дмитриевне Блок (Менделеевой). Наконец, решительно отвергнутый, он осенью 1906 года, в смятении, едва не лишившись рассудка, уехал, скорее даже бежал, в Мюнхен, но в апреле 1907 года, несколько успокоившись, поборов отчаяние, вернулся в Москву.

Вот какой человек позировал Голубкиной. Высокий бледный лоб, над которым уже начали редеть откинутые назад волосы, довольно пышные темные усы. В дорогом костюме, при галстуке. На вид преуспевающий интеллигент — адвокат, доктор, приват-доцент… Но она видела совсем другого Белого. Старалась схватить, передать его необычайную устремленность художника.

Было всего лишь два сеанса. Во время одного присутствовали Нина Симонович и ее муж — скульптор Иван Семенович Ефимов (они поженились за год до того — весной 1906 года). Голубкина пригласила их поработать вместе. Андрей Белый, позируя, разговаривал с Анной Семеновной, и, как запомнится Нине Яковлевне Симонович-Ефимовой, «это был причудливый разговор — игра двух хороших игроков, из которых каждый бросает мяч по-своему, но оба точно и красиво отбивают».

Белый, рассуждая, мешал сосредоточиться, отвлекал от работы, и она в раздражении отпускала порой колкие и язвительные реплики, которые могли обидеть Бориса Николаевича Бугаева, избравшего себе псевдоним, известный теперь всей читающей России.

Супруги Ефимовы, занимавшиеся тогда в училище живописи, ваяния и зодчества, тоже заняты делом. Нина в темном платье с высоким воротником, располневшая в талии (она ждала ребенка), рисовала, склонившись, свесив свои черные кудри над альбомом. Ефимов, высокий, стройный и красивый, с небольшой острой бородкой, похожий на Дон Кихота, талантливый скульптор-анималист, лепил какого-то зверя.

Когда Белый ушел, Голубкина, чувствуя, что жар творчества не остыл, с поразительной быстротой, в течение получаса, вылепила бюст Нины. Портрет получился несколько грубоватым, не таким женственным, как модель, но зато в нем отразилась та духовная энергия, которую, казалось, излучает эта молодая женщина.

Мучимая угрызениями совести, Анна Семеновна послала записку Андрею Белому: «Борис Николаевич, все злые и несправедливые слова второго дня я беру обратно. Может быть, то, что я пишу, смешно и не нужно, но я чту в Вас высокую человеческую душу и благородного поэта и хочу снять с себя тяжесть своих слов. Желаю Вам всего самого лучшего».

Она выполнила в Москве этюд к портрету писателя. Над самим портретом работала в тиши зарайской мастерской. Он давался ей нелегко Призналась Нине Алексеевой, что видит в Андрее Белом два противоположных начала и что в их воплощении заключается для нее вся трудность. В середине декабря напишет в Москву Ефимову, который стал как бы посредником в ее делах, охотно выполнял поручения: «…Я тут еще двух «Андреев» сделала. Эти на его стихи и статьи. Мне думается, что эти лучше. Может, на человека меньше похожи, а на поэта несомненно больше…» И в конце письма: «У меня эти бюсты Белого странные какие получились. Может, это хорошо, а может, очень гадко…»

А вскоре сама привезла портрет в Москву. Уже зима. Мороз пощипывает щеки. Деревья на бульварах в белой бахроме инея… Город забывал страшные дни революции. Ровно два года минуло после вооруженного восстания. Состоятельные люди прожигали жизнь, искали удовольствий, развлекались, кутили в ресторанах. На катке яхт-клуба шла игра в «хоккэй»… На окраинах с надрывом распевали песню, родившуюся после треклятой японской войны: «Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья!»

Голубкина наняла на Каланчевской площади извозчика и велела ехать в расположенный неподалеку Хлудовский тупик, где жили Ефимовы. Сани остановились возле знакомого ей окна на первом этаже. Она стала звать друзей.

— Ефимов! Топор несите скорее!

Нина и Иван Семенович, в распахнутых пальто, выскочили на улицу и увидели в это солнечное морозное утро сидевшую в санках веселую, смеющуюся Голубкину. У ее ног стоял большой ящик.