Голубкина

Ефимов принес топор и начал отдирать доски, обе женщины помогали ему. Показался гипсовый бюст Белого.

— Вот мой «Андрей», — сказала Голубкина. — Сестра и братья говорят, что он вышел вроде борзой собаки, но я, хотя и согласна с этим, все-таки как-то особенно довольна своей работой.

Ефимовы, впервые увидевшие бюст здесь, на улице, на снегу, поразились необычности портрета, его дерзновенной экспрессии. Действительно, чем-то похож на борзую… Резко откинутая назад, запрокинутая голова, взгляд, устремленный вверх, в заоблачные выси, но в этой позе, в этом запечатленном мгновении — весь поэт с его стремительным, неуравновешенным, беспокойным характером, с его вечными метаниями!

Бюст отнесли в комнату, которую занимала чета художников. Нина начала накрывать на стол, собираясь угостить дорогую гостью завтраком, а Голубкина взяла на руки Адриана, сына Ефимовых, ему было несколько месяцев…

Да, пока в судебных инстанциях решалась ее судьба, она создавала вещи, которые войдут в сокровищницу русского искусства. В Зарайске сделала в гипсе и мраморе бюст «Лисичка». Такое прозвище дала она служившей у них девушке Поле. Целомудренной чистотой и скромностью веет от этого мраморного портрета. Потупленный взор. Еще не растаяло, не исчезло безвозвратно что-то детское в облике, в выражении лица…

И портрет «Манька». Это Мария Бессчастных, девочка из бедной многодетной семьи зарайского сапожника. В 1907 году, когда она стала жить в работницах у Голубкиных, ей было 13 лет. Прекрасный мраморный бюст. Пухлые невинные губы, чуть приоткрытый рот. Любопытство в доверчивом взгляде. Живая детская душа.

У Марии Бессчастных была младшая сестренка Аня, Нюшка, как ее называли. Эта болезненная, по способная девочка будет в 1908 году вместе с племянницей Голубкиной — Саней сдавать конкурсный экзамен при поступлении в зарайскую женскую гимназию. Саня получит две четверки и одну тройку, а Нюша — одну четверку и две тройки. Некоторые девочки будут приняты с двумя и даже тремя тройками, а Саня и дочка сапожника не пройдут. Анну Семеновну больше всего встревожит судьба Нюши. Начнет хлопотать. Напишет письмо Глаголевой с просьбой вмешаться, помочь. Напишет с душевной белью, как о близком и дорогом существе:

«…Сделана явная несправедливость. Ну, мы про нашу Саньку уже не говорим. Все равно мы ее выучим, и пусть они остаются со своей низостью, но вторую девочку, Безсчастнову, вы должны всадить в гимназию, Евгения Михайловна. Ее положение таково, что ей или учиться и жить на свете, или умереть. Она принадлежит к семье грубых бедных сапожников. От плохого питания у нее сделался было горб, и она около года носила медицинский корсет. Года полтора не училась совсем, и вот сама, одна, без репетиторов, подготовилась в гимназию. Прилежный, благородный ребенок, ей прямо ничего невозможно делать, как выучиться хоть за четыре класса. К физическому труду это хрупкое создание совершенно не способно. Ведь ее просто забьют, как бесполезный рот, а учительница из нее должна выйти чудесная. Удивительно, в самых страшных местах встречаются изящные бриллиантики, и как они там заводятся! Оказия. О плате заботиться нечего, у нас до 6-го класса все бедные даром учатся».

И просто умолять будет: «Дайте, Евгения Михайловна, жить этой кроткой девочке, а то ведь она пропадет до смерти. Устройте… Голубчик, Евгения Михайловна, наперекор всем поганцам, уладьте счастье этой девочки…»

Чужую боль, беду воспринимает как собственную. Несправедливость жжет душу. Помощь слабой несчастной девочке — для нее самое важное и неотложное дело на свете!

Благодаря ее усилиям Нюша будет принята в гимназию. Она окончит четыре класса в Зарайске и поступит на учительские курсы в Москве, а потом будет работать учительницей в Коломне и в дальнейшем, уже в советское время, станет директором восьмилетней школы.

Ну а модель скульптора — девочка Манька — Мария Петровна Бессчастных всю свою долгую жизнь проведет в Зарайске и умрет в 1979 году, храня до конца своих дней память о незабвенной Анне Семеновне…

Итак, дело Голубкиной возвращено к доследованию, приговор Московской судебной палаты приостановлен, но тогда, в конце 1907 года, неизвестно еще было, чем все это кончится. Перед ней маячил призрак крепости, куда ее собирались упрятать. Она писала Глаголевой: «…Живу я все по-прежнему и по близорукости, что ли, Дамоклова меча не вижу — потому наплевать. По нашим временам ничего гадкого случиться не может, потому что оно уже есть».

Продолжает помогать людям. На этот раз хлопочет о посаженном на год в крепость токаре по металлу зарайской прядильной фабрики Александре Григорьевиче Федорове, с которым знакома. Он член II Государственной думы, депутат от рабочих Рязанской губернии. Обращается к Глаголевой и ее взрослым детям: если у них есть знакомые в какой-нибудь газете, то пусть попросят напечатать об этом. И еще просьба: достать для Федорова программу на аттестат зрелости, он хочет в тюрьме учиться. «Я знаю, что память у него замечательная и мужик он умный, так что, надо думать, выучится…»