Голубой бриллиант (Сборник)

на ее глазах бесформенный ком превращается в нечто

похожее на голову, уже наметились уши, узел волос на

затылке, ее длинная шея. Лица она не могла видеть, о чем,

конечно, сожалела. Ей очень хотелось, чтоб портрет получился

удачным, не хуже, а лучше портрета Ларисы Матвеевны,

названный "Первой любовью". "Интересно, как он назовет

этот", - подумала она и почему-то вспомнила незаконченные

"Девичьи грезы" и намек Иванова о ее руках. И не раздумывая,

решила: "Ну что ж: пусть лепит мои руки к той незаконченной

композиции, пусть. - И немного погодя согласилась и дальше: -

Пусть и лицо мое возьмет, если ему будет угодно. Я не

возражаю. Это даже интересно. Только как это совместится с

чужой фигурой, не получится ли несовместимость? А

161

собственно, почему должна появиться дисгармония: у меня

фигура не хуже, а, пожалуй, лучше, чем у той жены сексолога".

Подумала так и вдруг спохватилась, резко отбросила такую

крамольную мысль: "К чему это я? Позировать обнаженной?

Перед ним? Перед человеком благородным, светлым?" Она

устыдилась такой мысли, посчитала ее непристойной,

кощунственной.

Алексей Петрович вертел кресло, в котором сидела

Маша, всматривался в ее профиль, вертел то в одну, то в

другую сторону, сосредоточенный взгляд его то на мгновение

хмурился, досадовал, то радужно светлел, поощрительно

одаряя ее своей веселой пленительной улыбкой. Ей

показалось, что он чем-то недоволен, даже удручен, и тогда

она несмело, нерешительно спросила:

- Может, я не так... (она хотела сказать "позирую", но

запнулась).

- Все так, даже очень так, - успокоил ее Иванов и

дружески улыбнулся, продолжая колдовать с податливой

глиной. После короткой паузы сказал: - А характер у вас - дай

Бог. Твердый орешек. Ускользает, противится. Только мы его

поймаем и раскусим.

В его словах Маша не ощутила осуждения, но все же

спросила:

- Трудный характер? Так, может, не стоит вам мучиться?

- А вы слышали такую фразу: "Муки творчества?" - И, не

ожидая ответа, продолжал: - Это самое прекрасное состояние

души, как любовь.

"Муки любви", - мысленно произнесла Маша, но вслух не

решилась произнести эти слова. И была поражена, услыхав от

него: - Муки любви и муки творчества имеют много общего. Вы

не согласны? - Он явно вызывал ее на разговор, от которого

она попыталась отклониться.

- Мне трудно сравнивать, поскольку не приходилось

творить. "Да он читает мои мысли - муки любви".

- А ваши статьи - разве это не творчество?

- Это ремесло, как и то, что делает сапожник.

Он не ответил. Лицо его приняло серьезный,

озабоченный вид, резче, отчетливей обозначились две

глубокие морщины на лбу, движения пальцев стали плавными,

осторожными, взгляд, который он бросал на Машу,

продолжительным, углубленным. Он творил, колдовал, теперь

уже молча, самозабвенно. Выражение лица его поминутно

162

менялось, переходя из одного состояния в другое. С

любопытством и очарованием наблюдала Маша за этими

вспышками, мысленно повторяя: "Муки творчества - муки

любви. У него молодая, юная душа и нежное любящее сердце.

Муки любви для него, очевидно, позади. А муки творчества он

сохранит до конца своих дней. Что он знает о моем характере?

Говорит - орешек и обещает раскусить. А может, помочь ему?

Чтоб не сломал зубы. С ним легко и уютно. Можно говорить

без конца". - Так вразброд громоздились ее несвязанные

мысли.

- Антракт, - спугнул их звонкий приподнятый голос

Иванова. - Отдохните. Мы работаем уже час, - он протянул ей

руку, чтоб помочь сойти с помоста. - Не устали?

- Нисколько, - бодро отмахнулась она, устремив взгляд

на то, над чем он колдовал, спросила со свойственной ей

деликатностью: - Можно посмотреть?

- Пожалуйста. Только не огорчайтесь: пока это нашлепок,

первый шаг. - Она не огорчилась. Напротив:

"Как интересно, - с умилением думала Маша, стоя рядом

со своей копией, запечатленной в свежей глине. Копия,

впрочем, была еще не точной, но главные черты, не характера,

а внешние - овал головы, пробор волос на обе стороны, тонкий

нос, разлет бровей, маленький чувственный рот, рука с

длинными тонкими пальцами, слегка придерживающая платок,

спадающий с высоких плеч, - все было эскизно, вчерне,

намечено, точно схвачено цепким глазом. - Это я, все мое.

Может, на этом и остановиться?" Ей было приятно. А Иванов

стоял рядом и с обычным авторским волнением ожидал ее

слов. Она одарила его ясным, довольным взглядом и сказала

с легким смущением:

- Вы мне польстили... - В ее словах не было кокетства,

она так думала.

- Чем? - насторожился он.

- Вы сделали меня моложе, чем на самом деле.

- Возможно... чуть-чуть. И знаете почему? Потому что

сегодня вы и в самом деле выглядите моложе, чем вчера,