Голубой велосипед

– Конечно. Девушки, пора вернуться к делам. Мадемуазель Дельмас займется своей сестрой.

После того, как все вышли, Леа села рядом с Франсуазой. Та не шелохнулась.

– Пошли, Франсуаза. Поедем домой.

Она сказала именно то, что следовало. Плечи несчастной влюбленной девушки перестали трястись. Ее рука робко протянулась к руке Леа и сжала ее.

– Не могу. Что скажет папа?

Этот голос растерянного ребенка взволновал Леа сильнее, чем она могла предположить.

– Не тревожься. Я им займусь. Пошли.

Она помогла сестре подняться.

– Мне надо переодеться.

– Где твоя одежда?

– Там, в шкафу.

Леа подошла к шкафу и взяла платье своей сестры из цветастой вискозы, ее сумочку и башмаки на утолщенной подошве. Франсуаза заканчивала одеваться, когда вошла старшая медсестра.

– Отдохните, мое дитя. На завтра я вас отпускаю.

– Спасибо, мадам.

Три километра от Лангона до Монтийяка сестры проделали, не обмолвившись ни словом. Как и накануне, Леа на подъеме сошла с велосипеда, в то время как Франсуаза продолжала играючи крутить педали. "Она могла бы меня подождать", – подумала Леа.

На кухне Камилла и Руфь заканчивали готовить ужин.

– Вы не видели Франсуазу?

– Она сказала, что отправляется спать, – ответила Руфь, перемешивая картошку на сковороде.

– Посмотрите-ка, что я привезла к вашей картошке.

– Тушеное мясо! – хором воскликнули обе женщины.

– Подарок папаши Кордо.

Руфь переспросила:

– Папаши Кордо? Такая щедрость не в его духе.

– Давайте попируем. Папа будет особенно доволен.

– Чем я буду особенно доволен, доченька? – входя на кухню, спросил Пьер Дельмас.

Увидев отца, Леа содрогнулась. Обычно такой подтянутый, он был не брит, в засаленной измятой рубашке, торчавшей из запыленных, в пятнах брюк. Как он изменился со вчерашнего дня! У него и взгляд стал другим. Отчаявшимся, но ясным.

"Он понял, что мама умерла", – подумала Леа.

Она с трудом сдержала желание обнять его, утешить, сказать ему, что это неправда, что Изабелла с минуты на минуту войдет с корзинкой срезанных цветов в руке, в своей соломенной широкополой шляпе, защищавшей ее от солнца. Воспоминания нахлынули на нее с такой силой, что Леа отвернулась к двери. И только тогда сама осознала, что в глубине души, и она не верила в эту смерть и лишь теперь, когда отец, наконец, примирился с правдой, навсегда оказалась оторванной от своей матери.

Банка с утятиной выскользнула у нее из рук и разбилась на каменных плитах пола со стуком, заставившим ее вздрогнуть.

– Какая же ты неловкая, – произнес Пьер Дельмас, нагибаясь, чтобы подобрать осколки стекла.

– Оставьте, месье. Я сама соберу, – сказала Руфь.

По щекам Леа бежали слезы, которых она не могла сдержать. Отец их заметил.

– Не расстраивайся. Мясо отмоем, следов не останется. Ну, иди, вытри личико.

Снова стать маленькой, устроиться у него на коленях, закрыться полой пиджака, высморкаться в отцовскии платок, почувствовать, как кольцом сжимаются вокруг нее его сильные большие руки, и вдыхать привычный запах табака, винных погребов, кожи и лошадей, к которому иногда примешивался запах духов матери.

– Папа…

– Все позади, моя малышка. Теперь я с вами.

И правда, он, наконец, вернулся к жизни. Надолго ли и на какие страдания?

Все отдали должное тушеному мясу, из которого Руфью были тщательно удалены осколки стекла, все, кроме Франсуазы, так и не вышедшей из своей комнаты.

Перед ужином Пьер Дельмас побрился и переоделся. За едой семья могла убедиться, что он снова стал самим собой.

25

Через несколько дней, во время одной из послеобеденных прогулок по виноградникам, Леа, выполняя данное обещание, попыталась поговорить с отцом. С первых же слов тот ее остановил:

– Ничего не хочу слышать об этом противоестественном браке. Ты слишком легко забываешь, что немцы – враги, оккупировавшие нашу страну, а капитан Крамер преступил основные законы гостеприимства.

– Папочка, они же любят друг друга.

– Если это правда, подождут до окончания войны. Пока же я отказываюсь дать согласие на союз, который твоя мать осудила бы.

– У Франсуазы будет…

– Ни слова больше, от этого разговора я становлюсь больным. А я и так измотан.

Он присел на межевой столбик.

– Тебе действительно необходимо ехать завтра в Бордо?

– Непременно. Вместе с Люком мне надо разобраться, как я мог бы забрать назад обещание продажи, которое я подписал Файяру.

– Обещание продажи?… Ох, папа, как же ты мог так поступить?

– Сам не знаю. После кончины твоей несчастной матери он преследовал меня, требуя все больше денег на приобретение нового оборудования. В конце концов, зная наши трудности, он предложил выкупить поместье. Когда он впервые со мной об этом заговорил, ко мне вернулась ясность мысли, и я его предупредил, что выгоню, если он снова об этом заговорит.

– Почему же ты мне ничего не сказал?

– Ты же сама видела, бедненькая моя, что разум иногда меня оставлял. Изабеллы со мной больше не было, а тебя я воображал все еще ребенком.