Голый завтрак

— Лично я на рожон не лезу, — говорит невозмутимый и проницательный молодой доктор, который тащится под ЛСД-25... — А вот ушлый Окружной Прокурор мог бы...

Затемнение.

— Суд идет!

ОП: Господа присяжные, эти «ученые джентльмены» утверждают, что невинное человеческое существо, которое они столь безответственно убили, превратилось в гигантскую черную многоножку и что их «долгом перед человечеством» является уничтожение этого чудовища, прежде чем оно любыми доступными ему средствами сумеет воспроизвести себе подобных...

Должны ли мы принять это нагромождение собачьего бреда за чистую монету? Должны ли мы клюнуть на эту беспардонную ложь, как на смазанную безымянную задницу? Где же она, эта удивительная многоножка?

«Мы ее уничтожили», — самодовольно заявляют они... А я хотел бы напомнить вам, Джентльмены и Гермафродиты присяжные, что эту Гнусную Скотину, — он указывает на доктора Шефера, — уже не раз вызывали в суд по обвинению в таком отвратительном преступлении, как изнасилование мозга... А если точнее, — он с размаху бьет кулаком по поручню скамьи присяжных, повышая голос до вопля, — если точнее, господа, принудительная лоботомия...

Присяжные в изумлении раскрывают рты... Один умирает от сердечного приступа... Трое падают на пол, корчась в невыносимом оргазме...

ОП театрально вытягивает руку с указующим перстом:

— Вот он... Не кто иной, как он, низвел население целых провинций нашей прекрасной страны до состояния, граничащего с крайней стадией идиотизма... Вот он, тот, кто ряд за рядом, ярус за ярусом заполнил огромные склады беспомощными существами, каждая прихоть которых должна исполняться... «Трутнями» цинично зовет он их, злобно глядя на них плотоядными глазами узкого специалиста... Господа, я взываю к вам: бессмысленное убийство Кларенса Кауи не должно остаться неотмщенным. Это подлое преступление, словно раненый педрила, вопиет по меньшей мере о справедливом воздаянии!

Многоножка в смятении мечется.

— Старина, твой мудозвон проголодался! — орет один из носильщиков.

— Лично я сматываюсь.

Делегатов захлестывает волна электрического ужаса... Вопя и царапаясь, они бросаются к выходу.

Рынок

Панорама Интерзонного Города. Первые такты «Прощания с Восточным Сент-Луисом»... то громкие и отчетливые, то слабые и прерывистые, как музыка в конце продуваемой ветром улицы.

Кажется, комната сотрясается и вибрирует от каждого жеста. Кровь и субстанция многих рас — негров, полинезийцев, горных монголов, кочевников пустыни, полиглотов с Ближнего Востока, индейцев, — рас, пока еще не зачатых и не рожденных, сочетаний, еще не реализованных, проникают сквозь тело. Миграции, невероятные путешествия через пустыни, джунгли и горы (стасис и смерть в закрытых горных долинах, где из гениталий растут деревья, где, взламывая панцирь, появляются на свет громадные ракообразные), через Тихий океан в челноке с выносными уключинами — к острову Пасхи. Причудливый Город, где по огромному безмолвному рынку разбросаны все людские ресурсы.

Минареты, пальмы, горы, джунгли... Вялая река, вздрагивающая от злых рыб, обширные, заросшие сорняками парки, где в траве лежат мальчики, играющие в таинственные игры. В Городе — ни одной закрытой двери. Любой может войти в вашу комнату в любое время. Начальник полиции — китаец, который, ковыряясь в зубах, выслушивает доносы очередного безумца. Время от времени китаец вынимает изо рта зубочистку и разглядывает ее кончик. В дверях, развалясь, сидят увешанные золотыми цепями хипстеры с гладкими лицами цвета меди и вертят усохшими головами, всем своим видом выражая слепое бесстрастие насекомого.

Позади них, за открытыми дверями — столы и кабинки, бары, кухни и бани, совокупляющиеся пары на стоящих рядами медных кроватях, на скрещениях тысячи гамаков, наркоты, перетягивающие руки для укола, курильщики опиума, курильщики гашиша, люди едящие, говорящие и вновь окунающиеся во мглу дыма и пара.

Игорные столы, где делаются невероятные ставки. Время от времени кто-то из игроков вскакивает с криком отчаяния, проиграв старику свою юность или став латахом противника. Но есть ставки и более высокие, чем юность или латах, есть игра, в которой лишь двое в целом мире знают, какова ставка.

Все дома в городе стоят вплотную друг к другу. Дома из дерна — в дымных провалах дверей щурятся высокогорные монголы, — дома из бамбука и тика, дома из самана, камня и красного кирпича, дома тихоокеанского юга и дома маори, дома на деревьях и речных пароходах, деревянные дома в сотню футов д линой, где находят приют целые племена, дома из ящиков и рифленого железа, где сидят, растворяя сухой спирт, старики в прогнивших лохмотьях, из мусора и болот тянутся на двести футов вверх громадные ржавые железные каркасы с опасными ячейками на многоярусных платформах, где раскачиваются над пустотой гамаки.