Голый завтрак

ПЛ: Вопрос непростой. Нам придется проконсультироваться с Бенвеем. Лично я считаю, что кто-то должен контролировать ход всей операции.

— Не знаю, — сказал он, поскольку не обладал чинами и достоинствами, необходимыми для получения этой должности.

— Эмоций у них нет, — сказал доктор Бенвей, разрезая пациента на куски. — Одни рефлексы... я требую развлечений.

— Совершеннолетия они достигают, когда начинают говорить.

— Пускай все твои неприятности будут маленькими, как сказал один растлитель малолетних другому.

— Право же, просто страх берет, милочка, когда призрачные двойники начинают примерять твою одежду и вдобавок пинают тебя ногами...

Обезумевший гомик пытается вцепиться в спортивную куртку уходящего парня.

— Моя двухсотдолларовая кашемировая куртка! — истошно вопит он.

— Вот он и вступает в связь с этим латахом, хочет кого-нибудь полностью себе подчинить — совсем из ума выжил, старый хрыч... Латах перенимает все его повадки и манеры и просто-напросто высасывает личность, как гнусная кукла чревовещателя... «Я уже вобрал тебя целиком... Мне нужен новый амиго». А бедняга Бубу за себя постоять не может, себя-то не осталось.

ДЖАНКИ: И вот мы здесь, в этом безлошадном городишке, строго под микстурой от кашля.

ПРОФЕССОР: Копрофилию... джентльмены... можно назвать... хм-хм... пороком излишества...

— Двадцать лет снимаюсь в голубых фильмах, но ни разу не опустился до имитации оргазма.

— Ни одна толковая джанковая пизда не откажется от своего неродившегося ребенка... От баб никакого толку, малыш.

— Я имею в виду этот однообразный осмысленный секс... Отнесешь старое белье в прачечную — и то больше радости...

— И в самый разгар страсти он говорит: «У тебя нет лишней колодки для обуви?»

— Она рассказывает мне, как сорок арабов волокут ее в мечеть и насилуют, скорее всего, по очереди... Так и быть, Али, я последний — хотя спихнуть их будет трудновато. Право же, детки, гнуснее истории я отродясь не слыхивал. Перед тем меня самого изнасиловала свора озверевших зануд.

У входа в «Саргассо», глумясь над гомиками и тараторя по-арабски, сидит группа озлобленных националистов... Величавой походкой приближаются Клем и Джоди, разодетые, как Капиталист на коммунистической фреске.

КЛЕМ: Мы пришли питаться вашей отсталостью.

ДЖОДИ: Говоря словами Бессмертного Барда, жиреть на этих маврах.

НАЦИОНАЛИСТ: Свинья! Мразь! Собачий сын! Ты что, не видишь — мои люди голодны!

КЛЕМ: Такими я их видеть и хочу.

Отравленный ненавистью, националист падает замертво... Подлетает д-р Бенвей: «Отойдите все подальше, дайте мне место. — Он берет кровь на анализ. — Ну что ж, больше ничем помочь не могу. Уходя — уходи».

Поддельная переносная рождественская елка ярко горит на мусорных кучах родного дома, где мальчики дрочат в школьной уборной — сколько юных спазмов на том старом дубовом сиденье, истертом гладко, как золото...

Спи долго в долине Красной Реки, где опутаны паутиной темные окна и мальчишеские кости...

Два чернокожих педрилы в ярости орут друг на друга.

ПЕДРИЛА 1: Заткнись, ты, дешевая гранулемная манда... Недаром клиенты зовут тебя Мерзкая Лу.

ДЕКЛАМАТОРША: А между ног-то у девочки кое-что аппетитное.

ПЕДРИЛА 2: Мяу-мяу. — Он напяливает леопардовую шкуру с железными когтями...

ПЕДРИЛА 1: Ого! Светская Дама! — Он с воплями бросается бежать по Рынку, преследуемый хрюкающим, рычащим трансвеститом...

Клем ставит подножку спастическому паралитику[65] и отбирает у него костыли... Он разыгрывает отвратительную пародию, подергиваясь и пуская слюни...

В отдалении шум мятежа — тысяча истеричных жителей Померании.

Ставни магазинов хлопают, как гильотины. В воздухе застыли напитки и подносы, а хозяева уже внутри — туда их всосала паника.

ХОР ПЕДИКОВ: Нас всех изнасилуют. Я знаю, я знаю.

Они врываются в аптеку и покупают ящик полового возбудителя.

ПАРТИЙНЫЙ ЛИДЕР (театрально вытянув руку): Глас Народа!

Пощипывая низкую травку, появляется Пирсон Денежная Кукла. По приказу безжалостного командующего кармой он прячется на пустыре с неядовитыми змеями, где его унюхивает постижимый пес...

Рынок пуст, если не считать пьянчуги неопределенной национальности, напившегося до потери сознания и сунувшего голову в унитаз. Мятежники с торжествующими воплями врываются на Рынок и с криками «Смерть французам!» разрывают пьянчугу в клочья.

САЛЬВАДОР ХАСАН (извиваясь у замочной скважины): Только посмотрите на эти лица, единое прелестное протоплазменное существо — все в точности, как один. — Он отплясывает Ликвифракционистскую джигу.

Хныкающий гомик в оргазме падает на пол: «О боже, это слишком возбуждает. Будто миллион жарких трепещущих хуев».

БЕНВЕЙ: Хорошо бы взять у этих ребят кровь на анализ.

Зловеще неприметный человек — седая борода, серое лицо и поношенная бурая джеллаба — поет, не разжимая губ, с легким акцентом неведомого происхождения: «О куклы, большие красивые куклы».

Рынок занимают появившиеся со всех прилегающих улиц наряды носатых, тонкогубых полицейских с холодными серыми глазами. С хладнокровной, методичной жестокостью они избивают мятежников ногами и дубинками.