Гомер

как прямолинейного и однотонного. Здесь отчаяние героя и его несокрушимая героическая

воля даны сразу и одновременно.

Но если судьба Гектора трогательна, то его конец наполняет нас жалостью и

состраданием. Просьба, направленная к озверевшему противнику о том, чтобы его,

Гектора, не отдавать после смерти псам на съедение, но похоронить по обычаям старины,

и это девятидневное надругательство Ахилла над трупом Гектора леденит душу даже у

самого нечуткого читателя. Таков конец великого героя.

Итак, Гектор у Гомера: беззаветно преданный своему народу его вождь, пламенный

патриот и бесстрашный солдат, наивный, нерешительный, колеблющийся и не всегда

удачный полководец; излишне самонадеянный и нерасчетливый, хвастливый и ребячески

напористый человек; нежнейший семьянин; герой, знающий свое роковое предназначение

и тем не менее открыто, идущий в бой; волевой и обреченный, обманутый богами и

раздавленный людьми; жалкая и скорбная жертва неприятельского зверства и человек,

потерявший в конце концов решительно все: и родину, и семью, и собственную жизнь.

5. Одиссей. Этот сложный характер разрабатывался в науке много раз и во многих

направлениях. Одиссея трудно отделить от расцвета ионийской культуры, что

подчеркивает В. Шмид в известной сводке истории греческой литературы Шмида –

Штелина. Хотя в известной мере и все указанные выше характеры разработаны у Гомера в

ионийском духе, необходимо согласиться, что Одиссей является наиболее ярким образцом

ионийского художественного мировоззрения. Поэтому многое в дальнейшем изложим по

руководству Шмида – Штелина, понимая, однако, самый психологический образ Одиссея

совершенно иначе, если не прямо противоположно.

Если поставить вопрос о том, где же и в каком именно герое специфично выразился

новый ионийский дух, то это будет именно Одиссей, самая яркая и самая оригинальная

фигура всего ионийского эпоса, поскольку на европейской родине греков сказания о нем

были только в зачаточном состоянии (если только они там вообще были). Одиссей

является как раз носителем ионийской практической разумности, умной и дальновидной

способности ориентироваться в сложных обстоятельствах, неустанной энергии и

организационной деятельности, уменья красно [248] и убедительно говорить, тончайшей

дипломатии, хитрости и политического искусства.

Сопоставление Одиссея с Ахиллом находим уже у самого Гомера (Ил., XIX, 216-

219). Одиссей противопоставляет свой опыт и знания Ахилловой славе и храбрости; о

ссоре Ахилла и Одиссея см. Од., VIII, 75 и в схолиях. В «Илиаде» (XVIII, 105 сл.) Ахилл,

признавая себя первым на войне, уступает первенство на совещаниях другим, а в IX

песни, 309-319 после длинной речи Одиссея он раздраженно называет речи своих

увещателей назойливой воркотней и высказывает отвращение ко всякой дипломатии и

неискренности. Эта антитеза Ахилла и Одиссея много раз встречается в греческой

литературе от Пиндара и Платона до Либания, причем дублетом Ахилла, столь же

противоположным Одиссею выступает и Аякс (согласно указанию еще Од., XI, 469).

Образ Одиссея, впрочем, ни в каком случае нельзя понимать элементарно. Это не

просто дипломат и практик и уже совсем не просто хитрец, лицемер и пройдоха.

Практическая и деловая склонность его натуры приобретает свое настоящее значение

только в связи с его самоотверженной любовью к родному очагу и ждущей его жене, а

также и только в связи с его постоянно тяжелой участью, заставляющей его непрерывно

страдать и даже проливать слезы вдали от своей родины. Одиссей – это по

преимуществу страдалец; и, пожалуй, страдалец он даже больше, чем хитрец. Его

постоянный эпитет в «Одиссее» «многострадальный». Самое имя его народная

этимология связывала с понятием страдания. Об его постоянных страданиях Афина с

большим чувством говорит Зевсу (Од., I, 59-62). На него постоянно злобствует Посейдон,

и он об этом хорошо знает (V, 423). Если не Посейдон, то Зевс и Гелиос разбивают его

корабль и оставляют его одного среди моря (XIX, 275 сл.). Его няня Евриклея удивляется,

за что негодуют на него боги, при его постоянном благочестии и покорности воле богов

(XIX, 363-367). Его дед Автолик дал ему имя «Одиссей» именно как человеку «божеского

гнева» (XIX, 407 сл.). Здесь Жуковский делает грубую ошибку, понимая odyssamenos в

обычном медиальном, а не в пассивном значении «рассерженный» вместо нужного

«оказавшийся предметом рассерженности или гнева», т. е. «ненавидимый» (у Вересаева

правильно – «ненавистный»).

Характерен для ионийского эпоса не только самый образ Одиссея, но и его история

в пределах этого эпоса. В настоящее время можно считать установленным, что Одиссей