Гомо Сапиенс. Человек разумный

Фриче, прекрасно владевшему главными европейскими языками, пришлось тогда заняться архискучной, волокитной работой: принимать иностранных консулов, подписывать им охранные грамоты, выдавать паспорта, участвовать в бесчисленных заседаниях… Только после переезда правительства в Москву Фриче смог заняться любимым делом – наукой, позднее он руководил Институтом языка и литературы, литературными отделами Института красной профессуры и Коммунистической академии, редактировал журналы «Литература и марксизм», «Печать и революция», был главным редактором «Литературной энциклопедии».

Как литературовед и искусствовед (незадолго до смерти его избирают академиком Академии наук СССР) Фриче известен многими трудами: «Поэзия кошмаров и ужаса» (1912), «Очерки социальной истории искусства» (1923). «Фрейдизм и искусство» (1925) и т. д. Однако в энциклопедиях и справочниках он прежде всего числится как представитель вульгарного социологизма.

Эта «карикатура на марксизм», выражение Владимира Ильича Ленина, пышно расцвела в литературоведении в первых десятилетиях нашего века. Она делала из Пушкина простого идеолога оскудевшего барства. Торопилась зачислить Гоголя в выразители настроений мелкопоместного дворянства. Приклеивала Льву Толстому ярлык представителя среднего дворянства, смыкающегося с высшей аристократией…

В этом отношении Фриче был, несомненно, сыном своего времени. Сейчас трудно читать его работы. Они простодушны и смешны. Вот что, к примеру, пишет он о Мольере:

«Так как Мольеру, придворному комику, приходилось вращаться в придворно-светском обществе (один из светских щеголей отбил у него жену), так как ему – буржуа – здесь было душно и тяжко, то в одной из пьес он изобразил трагедию буржуазного интеллигента в льстивом, лживом, лицемерном салонном обществе (Мизантроп)».

Еще курьезный отрывок – о немецком романисте:

«Эта сумрачная фантазия (в духе романов «тайн и ужаса»)… объясняется… тем, что Гофман злоупотреблял вином и писал часто свои произведения в ненормальном состоянии: когда перед смертью ввиду болезни ему было запрещено пить, он писал рассказы, в которых нет ничего страшного и кошмарного».

Или, наконец, такой забавный пассаж:

«Если обыватель и театр представляют себе мужчину как начало агрессивное в любви, а женщину как начало пассивное, то Шоу… рисует дело так, что мужчина только обороняется, а женщина, напротив, нападает, она – «вампир», «дьявол», змея, готовая задушить доверчивого мужчину в своих коварных объятиях…».

Фриче, историк литературы, ее эрудит, мог проявить наивность, толкуя с классовых, материалистических и иных марксистских позиций достижения литературы Запада, но он был предельно трезв, справедлив и доказателен, когда брался судить живших с ним рядом отечественных писателей. Те еще слабые ростки, те «новые песни», которые уже позволительно было именовать пролетарской литературой. И поэтому он справедливо почитается еще и как теоретик пролеткульта.

8.2. С космическим размахом

Ленин при всей своей невероятной тактической гибкости был пламенным мечтателем. С религиозной истовостью он поверил в мессианскую роль рабочего класса на земле. Эта вера, целиком вычитанная из Маркса, никак не соответствовала действительности, по крайней мере, России двадцатого века.

Если бы хоть в какой-то мере эта вера соответствовала действительности, рабочий класс России уже в середине двадцатых годов, когда среди вождей революции борьба за власть принята явный и безобразный характер, ударил бы кулаком по столу: власть моя! Он заставил бы вождей выработать демократический механизм выдвижения руководителей, хотя бы внутри партии. Но ничего такого не произошло. И не могло произойти.

Среди партийцев вкус к власти уже превзошел жажду истины. В голове дымящегося стола, поглаживая усы, уже уселся грозный тамада…

Советский и абхазский писатель Фазиль Искандер. «Человек идеологизированный»