Гончар из Модиина

В это же время далеко в горах, гекатонтарх Силонос, ослабив поводья Быстроногого, так же размышлял о разговоре с Эльазаром и Шифрой. Он переживал свое бессилие убедить друга отправиться в Афины.

Где-то в глубине души теплилась надежда, что вместе с Эльазаром поедет она и там ему, потомку выдающегося греческого полководца, представится возможность познакомить умную и красивую девушку с огромным миром достижений современного общества – с городами Эллады, величественными храмами, библиотеками, спортивными школами.

Вместе с тем, в несогласии Эльазара была какая-то притягательная сила. Она не выпячивалась, не давила, не унижала собеседника. Она лишь подчеркивала незыблемость его убеждений, что вызывало уважение.

– Неужели в этой незыблемости проявляется сила невидимого бога Иудеев? Задавал себе вопрос просвещенный греческий офицер, но ответа не находил.

6. Сезон дождей

Сезон дождей в Модиине – самая холодная пора. Но это также благодатное время для полей и щедрая возможность наполнить живительной влагой многочисленные водоёмы, имевшиеся в селении.

Кроме семейных водоёмов было здесь и водохранилище, находившееся во владении всего селения. Это водохранилище было одной из важных забот коэна Матитьягу. Он строго следил, чтобы вода, стекавшая во время дождей с улиц и переулков, собиралась в отстоечном бассейне и далее поступала в водохранилище селения. Здесь ежегодно накапливалось не менее трехсот сея, что составляло около ста пятидесяти тысяч литров питьевой воды.

Накануне сезона дождей, можно было видеть как старый, но еще крепкий человек, выходил на очистку улиц. Он собирал сучья, вороха опавших листьев, высохший коровий навоз. Затем тщательно выметал каждый уголок, особенно водосточные канавки.

То был коэн Матитьягу. С ним выходили пятеро его сынов – Иегуда, Шимон, Йоханан, Эльазар и Ионатан. И это служило сигналом для всего селения. Улицы и переулки вскоре заполнялись жителями. Каждый очищал от накопившегося мусора, камней и грязи, прилегавший к его дому участок. У людей было приподнятое настроение.

Как обычно, после праздника Суккот, начинались долгожданные дожди, а где-то далеко впереди, если того пожелает Адонай, их ждал обильный урожай и чуть более сытная жизнь.

Единственно, кто не участвовал в уборки улиц, был кузнец Шмуэль. Зато, как только темные грозовые тучи выстреливали на жаждущую землю первые дождевые залпы, его можно было увидеть в любом конце селения.

Мокрый от дождя, с прилипшей к могучей груди рубахе, Шмуэль старательно прочищал засорившиеся протоки. Вытаскивал мусор, несомый водой, и складывал в висевший на плечевом ремне, мешок.

Мешок был тяжел, но казалось, кузнец не ощущает его тяжести. Досаждали лишь сильные порывы пронизывающего холодного ветра.

И, когда становилось особенно трудно, кузнец заходил к своему другу, горшечнику Эльазару, погреться, перекинуться парой слов.

Предварительно он стучал по куску железа, который сам же подвесил у ворот горшечника.

Если на звон выходила Шифра, он, смущаясь, спрашивал, – дома ли Эльазар? Если она говорила – дома. Он просил разрешение войти. Опускал у порога истекавший водой тяжелый мешок и с явным удовольствием заходил в теплоту дома. Если же Эльазара не было, кузнец еще более смущался и, не говоря ни слова, пятясь, отходил от ворот.

Он шел дальше, подставляя лицо и широкую грудь дождю и ветру. При этом ни порывы ветра, ни потоки дождя не могли смыть счастливой улыбки с его лица.

Шифра же возвращалась в дом, чтобы укрыться от непогоды. Она сожалела, что брата не было дома, и что Шмуэль, так и не согревшись, вновь ушел в дождь и холод.

В камине тлели сухие навозные кирпичи. Эти кирпичи Шифра готовила всё лето, теперь, в холодные зимние дни, они излучали тепло и аромат домашнего очага, навевали спокойствие, создавали уют.

Вскоре она забыла о Шмуэле и целиком сосредоточилась не работе, прерванной его звоном. Шифра молола ячменные зерна на домашней мельнице.

То была тяжелая повседневная работа, но зато каменные жернова позволяли ей делать из муки многое. И, конечно же, лепешки с медом. Те самые, которые очень любил брат и которыми он угощал по праздникам своего друга-эллина.

И когда тот однажды сказал, что эти лепешки напоминают ему пестионы, которые пекла дома, в Элладе, его мать, Шифра очень обрадовалась. Об этих, его слова, она часто думала, но лишь до той самой минуты, пока не ловила себя на мысли, что слишком много внимания уделяет какому-то замечанию чужеземца, хотя он и друг её брата, и очень на себя сердилась.