Гончарный круг

– Не списали, а приписали. Это разница, – поправил Макар. – Стояли они в степях. Фронт-от пер да пер себе вперед, и госпиталь за ним. Только вроде обживутся на одном месте, а им: «Подъем! Поехали!» Разве какое хозяйство заведешь при такой жизни? Да и хозяин-то, видать, не из мужиков был. Доездился – ни миски, ни кружки в госпитале. Пять ртов на один котелок. В очередь хлебали. Михайлу-то тут и приписали к ним кухней ведать, а значит, и котелками. Он по селеньям покружил по ближним – пусто. Чего нашел, персоналу для дела сгодилось. А чего после немца осталось, солдат брезговал. Впереди бои идут, ртов прибавляется, а котелки-то все те же. Тут Михайлу и дернуло: не скудельник разве? Чего проще мисок-то навертеть да плошек! Бежит по начальству: мол, два дни сроку – и не то што мисок – «уток» наляпаю, токо б глины найти. Начальство легких раненых отрядило на поиск. Покопались в воронках, нашли. Не больно важная, не наша, не такая вот, как у его в яме, а все – глина! Круг Михайла из пулеметного колеса наладил, и пошла артель писать! Начальник поглядел – понравилось, попросил медсестрам под цветы пару-тройку горшков свертеть, а то, дескать, таскают за собой в ржавых банках. Накрутил он им и горшков, и мисок, и кружек под чай, и «уток» для пробы скоко-то сляпал. Обжигать надо. Тут его забота и взяла. Горшку семьсот, а то и больше градусов надо, а чем их нагонишь? Кухню вон хворостом заправит, она и варит, а горшки чем обжечь? Сделал напольное горно, натаскал того же хворосту, досок из-под патронников добыл маленько да с тем и благословился. Первую партию выгреб – вроде ничего. Не звенят, конечно, да лишь бы щи держали. Начальнику госпиталя из первой же партии отдельное блюдо выдал. Марганцовкой по сырому еще черепку выписал: «На цельность наших рук и ног приятного аппетита!» Легко вот теперича говорить, а тогда начальник госпиталя приказал по такому случаю лучшие харчи сготовить: лапшу на сухом молоке и компот вместо чаю. За сколько времени первый раз за стол по-людски поесть сели – каждый из своей посудины! И сели-то даже вместе все – праздник! Будто мирное время пришло. Михайле даже госпитального спирту поднесли и сказали, что представят к медали за заслуги. Во как оценили – будто в хорошую разведку сходил.

Пока все это дело над полными мисками говорилось, медсестра одна как заорет да вон со своего места и подол топорщит. Посуда-то Михайлова после такова обжига и поехала от горячего-то. Над сестрой хохотнули, дескать, выше подол-от дери, как бы не ошпарило добро-то, которое тама! А потом и начальник госпиталя как помешал лапшу-то ложкой – так она и красная. Вся марганцовка от слов, которые этот на блюде выписал, и разошлась в лапше. И у самого Михайлы миска стала мягкая. Так вся партия и – к лешему! И лапша вся на столе вперемешку с глиной. Гвалт поднялся на весь госпиталь. Одному лапши молочной жалко, другой галифе себе залил, третий из озорства орет: «Сестра, утку дай, пока целая! Я щас из ее мину сделаю для старшины Болотникова!» И сделал, поди, да Михайла не сказывает.

Глава 12.

Въехали в деревню, Макар повернул лошадь к дому Михаила Лукича.

– Станция Березай, кому надо, вылезай. – Макар спрыгнул на землю, помог приятелю взвалить мешок на спину. – Покажи им, Михайла, медаль-то свою. – Он хохотнул, дернул вожжи и ловко вспрыгнул на одер. Елка нескладной рысцой покатила его к конюшне. – Обряд-от будет, дак позовите если! – крикнул он.

Михаил Лукич принес мешок в чуланку и там надумался, как снять его со спины. Так и пришлось просто расцепить руки, и мешок грохнулся на пол. Когда подошел и Денис с камерой, старик так еще и стоял над своим мешком, скосившись на один бок, держался за поясницу и потихоньку покряхтывал от боли.

– Вот, Дениско, как на грех, мать честная! Как на грех…

– Что случилось? Спина?

– Завернуло. Вертит – спасу нет.

– Радикулит?

– А леший его знает, чего там такое? Прострел, у нас говорят…

– Может, врача вызвать?

– Не знаю, парень. Мы дак баней крестец лечим. Баню надо затопить.

Они вошли в дом. Валентин, Виктор и Василий уже завтракали. Михаил Лукич осторожненько присел за стол и, как мог, заугощал гостей:

– Молока-то пейте вдоволь, вон его скоко, – говорил он, перемогая боль. – А картошка-то чего сохнет в плошке? Она, чай, на сметане… В прежние годы, молодой я еще был, хозяин, когда работника брал, сперва за стол садил да глядел, скоко тот съест, да споро ли? Дак Валю с Витей он бы сразу нанял в работники. А на Василия бы дак поглядел еще. Мало ешь-то чего-то…

– Понятно! Они – пролетарии, работяги, а я – так… Ни поесть, значит, ни поработать, – отшутился Василий и совсем отложил ложку.

Хозяину стало неловко – вроде как обидел человека. Надо бы сказать чего-нибудь или, лучше пойти пошарить в горке, чего там осталось от вчерашнего. Но он боялся: боль-то только и ждет, чтобы он пошевелился.