Good Again (СИ)

Пока врачи говорили между собой по телефону, я теребила жемчужину на своем помолвочном кольце. По крайней мере, Пит был жив. Его здесь не было, но он был жив. И если вдуматься, то некогда это было самым большим, на что я вообще могла надеяться. И вдруг я так сильно по нему затосковала, что у меня даже заломило все тело. Я не могла выносить все это в одиночку. Больше не могла. Но я отбросила опасные мысли, которые роились у меня в голове. Однажды он вернется домой, и мне вовсе не хотелось, чтобы он столкнулся с последствиями моих черных дум.

Я медленно села и посмотрела в окно. День был еще далеко не окончен, и я вдруг стала мысленно составлять длинющий список дел. Не будь Пит сейчас в Капитолии, мы оба были бы с ним заняты по горло. Мы бы занимались садом. Вычищали дом после зимы. Пора было убрать подальше теплую одежду. Еще была пекарня и приют. У меня тут же перехватило дыхание от того, как много всего нужно было сделать. Когда Доктор Агулар складывала свой чемоданчик, ее глаза блеснули.

— Вижу, кое-кому же получше? — сказала она, когда я провожала ее до двери.

Я лишь кивнула.

— Немного, спасибо.

Она не могла скрыть усмешки.

— Только не перестарайся. И позвони мне, если почувствуешь приближение приступа, ладно? Скоро тебе позвонит Доктор Аврелий, а я появлюсь завтра.

— Хорошо, — ответила я, прикрывая за ней дверь и ощущая, как легкие наполнились благоуханным вечерним воздухом. Отправившись на кухню, я выудила из морозилки кусок мяса, положила его размораживаться в миску с водой, сама же вернулась к телефону и набрала номер Эффи.

— Привет. Я тут затеяла мясное рагу. Что ты собиралась делать сегодня вечером?

***

Голос Пита в телефонной трубке, теплый и выразительный, рассказывал мне сказку. Он брал книги в больничной библиотеке, чтобы скоротать время по вечерам, и я умолила его почитать мне вслух. Тем более что самой мне нынче не хватало усидчивости, чтобы с головой погрузиться в чтение. Со временем это превратилось у нас в ежевечерний ритуал, он уже много чего успел мне прочесть. Звук его голоса успокаивал. Лежа на его подушке, я вся обращалась в слух, а он душевно и четко выговаривал каждое слово, каждое предложение.

— Так сидели они рядышком, оба уже взрослые, но дети сердцем и душою, а на дворе стояло тёплое, благодатное лето,* — закончил он теплым, обволакивающим голосом.

В повисшей тишине я обдумывала все услышанное, а Пит, судя по звуку, отложил книгу на свою прикроватную тумбочку.

— Ты думаешь, что осколки льда в сердце Кая означают все самое плохое, что только может случиться с человеком? — спросила я, упиваясь его незримым присутствием и послевкусием от звука его голоса.

Пит некоторое время поразмышлял над моим вопросом, прежде чем ответить:

— Думаю, да. Льдинки разрушили его восприятие мира — какие бы прекрасные вещи его не окружали, он замечал лишь плохое. Он мог переживать ревность и разочарование. Возможно, это было просто такая фаза его жизни, через которую нужно было пройти, перерасти её.

— Возможно, но он все равно продолжал составлять слово «любовь» из льдинок. Как будто знал даже пребывая в плену у холода, что может его освободить, хотя и не мог освободиться сам. Он знал, что ему нужна Герда, и просто ждал, когда она к нему доберется, — я посильней закуталась в одеяло, когда это произнесла.

— А когда они в конце концов вернулись к себе в деревню, то выросли, но в душе все еще оставались детьми, потому что им не довелось ими быть прежде. Когда Герда вынула льдинку из сердца Кая, он снова стал словно ребенок, — я слышала, как говоря это он ворочается в кровати, и больше всего на свете мечтала очутиться в его объятьях. Это было неприкрытое желание, не сдерживаемое никакими барьерами, которые могли бы возникнуть у меня к этому моменту, учитывая нашу ситуацию.

— Герда оказалась так добра и чиста душой, что смогла перебороть тьму и вытащить из нее Кая, — меня внезапно оглушила невероятная сила чувства к Питу, и мне едва удалось справиться с порывом вскочить с постели и помчаться к нему на первом же поезде.

— Мне так повезло, Пит, — резко сказала я.

В его голосе слышалось явное удивление.

— В смысле?

— Потому что у меня есть ты. И ты как та маленькая девочка, которая сквозь все времена года и все испытания пробиралась ко мне, пока я была заморожена, — мой голос упал до шепота, и я могла себе представить как его светлые кудри касаются телефонной трубки, когда он ловит каждое мое слово. И я завидовала его трубке черной завистью, сгорая от невыносимо желания сама его сейчас коснуться, прижаться к его подбородку. — И отчего-то знала, что ты идешь, потому что чувствовала, что ты мне нужен.

Пит какое-то время молчал, прежде чем сказать:

— Тебе не повезло, Китнисс. Я сделал тебе больно и никогда не перестану корить себя за это.

Мне были слышны в его голове нотки подавленности и самобичевания — ведь я и сама почти все время испытывала те же чувства. Но его терзания были для меня невыносимы.

— Может и мне извиниться за свои кошмары и приступы депрессии? — выпалила я сердито.