Good Again (СИ)

В День Памяти пекарня была закрыта, как и все остальные магазины в центре города. Однако вместо того, чтобы поспать подольше, я засветло поспешила скрыться в лесу. Когда я уходила, Пит еще спал, и его длинные золотые ресницы делали его таким прекрасным и беззащитным, что я едва не поддалась порыву снова раздеться и скользнуть подле него в постель. Но я знала, что в подобный день лишь мой любимый лес может дать мне столько необходимое мне успокоение. Поборов невыносимое искушение, я тихо вышла и вскоре была уже под защитой высоких лесных деревьев.

Мой мозг кипел от мыслей о том, что готовил нам сегодняшний день. Нам никогда не светит переживать его с легкостью, слишком много таится в нем тягостных воспоминаний. Слишком много безвременно отнятых жизней он собою знаменовал. Нам было тяжело смотреть на мемориал погибшим жителям Двенадцатого. Хотя День Жатвы был для меня все же не так невыносим, как годовщина падения Капитолия. Насчет него я уже для себя заранее решила в следующий раз просто остаться на весь день в постели.

В прошлом году мне вовсе не хотелось находиться в центре города. Но в этом году — как я могла оставаться в стороне? Я много месяцев лицом к лицу общалась у нас в пекарне с жителями Дистрикта — старожилами и новоприбывшими. И знала, что у мемориалов в других Дистриктах будет происходить все то же — возложение цветов или опускание их на воду, зажжение вечного огня, шествия, торжественные речи — но ничто не сможет вернуть назад погибших. Но ведь дело в конце концов было и не в этом. Как сказал Хеймитч, никому не хотелось оставаться в одиночестве в такой день. И хотя многие потеряли семью и друзей, многие все равно соберутся на площади, хотя это теперь не обязательно, и в центре будет многолюдно.

От меня так же не укрылось ирония, которая читалась в том, что это утро я опять проводила в лесу. Ведь в тот день, когда меня впервые забрали на Игры, с утра я тоже охотилась с Гейлом. И вот теперь я снова оказалась здесь, хотя из моей жизни ушел и лучший друг, и мать, и сестра и еще великое множество людей, которых мне довелось знать. Однажды в своей жизни я уже почти сломалась под грузом этих утрат — чернота полонила меня, увлекая в омут болезненной душевной агонии, столь неодолимой, что я утратила тогда волю к жизни. В те самые мрачный моменты меня кто-то лечил, кормил с ложечки и заботился обо мне, потому что я сама была не в силах этого сделать. После того как всю жизнь я полагалась только на себя, я была не в силах даже ложки ко рту поднести самостоятельно.

Но я и это пережила, и пусть не все раны до конца затянулись, но в целом я была теперь опять жизнеспособна. А когда вернулся Пит, выбитый взрывом на Круглой площади кусок моей души снова встал на место, и затянулась рана, которую я очистила от гнойной корки, выстрелив в сердце Койн. Я бы может так и сгинула на этом диване, если бы возвращение Пита не дало мне надежду, не приоткрыло перспективу на будущее. И мне припомнился тот тихий вечер, когда я глядела, как Пит рисует, к покрытым глазурью печеньям и головкам полевых цветов. В нашей жизни, до краев заполненной насилием, лишениями и смертью, он был все равно что золотое свечение на догорающих углях.

Еще я узнала, что надежда дается дорогой ценой. После того, как я сама каким-то невероятным образом смогла подарить ее другим, путем неимоверных страданий, я знала, что для людей она открыла пусть в новый, лучший мир. И дети вроде Уэсли больше никогда не отправятся на Жатву. Приют больше не будет адом для своих юных обитателей, где они медленно угасают. Дистрикт сможет свободно голосовать за свои представителей, которые будут отстаивать его интересы в равных условиях с другими Дистриктами в Капитолии. Школы будут давать детям доступ к широкому спектру знаний. И в каждом Дистрикте будет доступна хотя бы первичная медицинская помощь, а правительство станет прислушиваться к потребностям и нуждам народа, а не требовать безоговорочного подчинения и даже преклонения перед верховным лидером. Конечно, не все еще в нашем государстве совершенно, и многое нужно восстанавливать, и все еще продолжаются скандалы вокруг тех, кто оказался не по ту сторону баррикад. Плутарх Хеверсби был прав — мы в самом деле непостоянные, тупые твари со слабой памятью и талантом к самоуничтожению. Но, может быть, и мы постепенно меняемся. По крайней мере, со мной это произошло, хотя каждая из этих перемен вывернула меня едва не наизнанку.