Good Again (СИ)

— Я… ну… когда ты так это называешь, — замялась я, внезапно поняв, что я и впрямь разбудила его посреди ночи для удовлетворения собственных нужд, и даже не подумала ничего с ним обсуждать.

Губы Пита изогнулись в сардонической усмешке.

— Это было весьма эгоистично, Китнисс… и сексуально. Я как-нибудь переживу обиду, по поводу того, что ты меня использовала как сексуальную игрушку, — он хихикнул, сграбастал мое лицо обеими руками и поцеловал.

— Так ты не расстроился? — спросила я.

— Да любой парень только и мечтает, чтобы его взяла в сексуальное рабство такая роскошная красотка, так что я определённо, ни капли не расстроен. Можешь продолжать в том же духе, когда сочтешь нужным, — он истошно зевнул и его веки сами собой стали слипаться. — Хочешь поговорить о том, что тебе снилось? — пробурчал он сонно. Я знала, что больше всего на свете ему сейчас хотелось бы заснуть. И что он лишь усилием воли не позволяет себе этого сделать, так что решила его больше не мучить разговорами.

— Может, завтра, — прошептала я, положив голову ему на плечо и ощущая его ровное дыхание — и на нас обоих снизошел блаженный сон без сновидений.

***

В последующие за «беременным» инцидентом недели мы с Питом привыкли делать каждый день одно и тоже: утром уходить в пекарню, а вечером возвращаться домой — усталыми, но дольными, что как следует потрудились ради нашего с ним общего дела. Похоже, что теперь мы дошли уже до той стадии, когда грань между тем, что было моим, а что Пита, стерлась до неразличимости. Конечно, среди вещей в доме что-то принадлежало только мне, а что-то — только ему: Пит не рвался охотиться, а я — бесконечно смешивать краски и рисовать. Но на самом деле, такое положение вещей меня все же радовало. Порой я так горевала по Прим, что лишь в лесная глушь и уединение могли исцелить отчасти мои страдания.

Но в целом моя жизнь была так тесно связана с его жизнью, что это уже напоминало мне отношения моих родителей: мы постоянно невольно искали глазами друг друга, кожей чувствовали, далеко ли другой, как будто он являлся продолжением тебя самого. Во всяком случае, я всегда знала — где Пит, а если не знала, то исподволь, всеми доступными мне средствами пыталась определить его местонахождение; его близость была подобна чистой радости, а его отсутствие — холодному вакууму. Хотя я не могла до конца смириться с тем, что так сильно от него завишу, с тем, насколько он мне жизненно необходим. Порой я проверяла себя: вставала засветло и, даже не предупредив, исчезала в мерзлом лесу, пытаясь нащупать в себе то безразличие, которое было мне свойственно по жизни когда-то прежде, до Жатвы. Но я скучала по нему так глупо, как влюбленная школьница, и когда возвращалась после целого дня блужданий по лесу к своей обычной жизни, я ощущала каждый раз нечто сродни тому, что переживала, когда его спасли из Капитолия, и я бежала к нему, еще не зная, что он во власти охмора. То есть, стоило мне стряхнуть наносную самодостаточность, и я неслась искать его.

Всю свою жизнь я возводила стены и всяческие преграды между собой и такой любовью, которая, как я была уверена, в свое время раздавила мою мать, и вот теперь оказывалось что я все равно оказалось в этом подобии симбиоза, но была при этом отчего-то более независима, чем была моя мать от моего отца. По ночам порой я просыпалась от ужаса, но уже не из-за видений, которые остались со мной с войны, а от страха вновь потерять Пита. Я никогда ему в этом и не признавалась — ему хватало и своих забот —, но в эти ужасающие ночи, проснувшись, я еще сильнее прижималась к нему. Так я убеждалась, что что здесь, и, погружаясь с головой в чувство облегчения, едва могла дышать. То, что сказала когда-то Гейл в подвале Тигрис, оказалось правдой: я выбрала того, без кого не могла выжить, и теперь, спустя год после возвращения из Капитолия, было ясно. Что он не преувеличивал. Я не могла бы выжить без Пита, и не собиралась этого делать. И эта истина наполняла меня кое-чем похуже, чем просто страх.

***

С тех пор, как Эффи помогла нам справиться с пекарней, когда мне было плохо, Пит неизменно заботился о том, чтобы у нее в доме не переводился свежий хлеб и прочая выпечка. Она даже жаловалась на такую его заботливость, мол, в результате она несколько пополнела в талии. И хоть подобная перемена была и незаметна, но можно было поклясться, что сама Эффи следит за этим более чем пристально. Она и к нам захаживала по вечерам по нескольку раз на неделе, и мне было даже приятно ее общество – она, казалось, прекрасно знала, когда стоит появится, а затем вовремя уйти. Я списывала это на ее многолетний опыт в качестве сопровождающей: кому как не ей разбираться в подобных вещах. Она наконец простила Хеймитча за то, что тот стал свидетелем ее пьяного безобразия и как он ее пытался её протрезвить, хотя мы с Питом все еще посмеивались всякий раз, когда об этом заходила речь.