Good Again (СИ)

Но что было бы тогда с Питом? Чертова сердечная слабость! Как прежде я не могла вынести страданий Прим, так и теперь мне было невыносима даже мысль о том, какие муки причинят ему последствия моего порыва раствориться в вечном «ничто», которое взывало ко мне каждую минуту моей жалкой земной жизни. Ради себя самой я не готова была больше цепляться за жизнь, вот только моя вечная потребность жить ради других не погибла тогда на Круглой площади Капитолия. Она была сильнее меня самой. И нити, еще связывавшие меня с жизнью, вдруг превратились из шелковых в стальные, и я уже не могла разорвать свою связь с этим мерзким в своей массе видом существ, которые считали возможным решать свои конфликты за счет детей, а затем этих детей, изломанных, подкошенных, бросать на произвол судьбы - мол, выбирайтесь как знаете.

Я так и валялась там, пока солнце не стало клониться к закату. Хоть на дворе и было все еще лето, но из-за близости гор, как только дневная жара спала, в воздухе разлился вечерний промозглый холодок. Я и поковыляла обратно в Деревню Победителей, страдая от головокружения после приступов рвоты, острых переживаний и целого дня без маковой росинки во рту. Не в силах вынести пустоту моего собственного дома, я все же решила вернуться к Питу, к кому ж еще. Но, когда уже спустились сумерки, остановилась возле дома Хеймитча, оттягивая неизбежное.

Дважды постучалась, прежде чем войти. Внутри меня приветствовал обычный разгром и острый кислый запах. Направившись первым делом к кухонной раковине, я прополоскала рот проточной водой. А потом стала ее глотать прямо из горсти, не потрудившись даже взять чашку, тем более что чистота посуды в этом доме была сомнительна. Оглядевшись, я обнаружила Хеймитча сидящим на диване: он бездумно таращился в телевизор. лишь когда я вошла в его гостиную, он перевел взгляд на меня. На лице его читался шок, возможно, от моего внешнего вида. Однако его единственной реакцией стал большой глоток из зажатой в руке ментора бутылки.

— Решила вернуться, солнышко? Ты совсем чуть-чуть разминулась с мальчишкой. Ну и навела же ты на этот раз шороху, — он почти рычал.

— У тебя еще такое имеется? — кивнула я на бутылку. Это был трусливый жест, попытка отсрочить мое возвращение к Питу. Хеймитч не повелся.

— Сегодня я не склонен делиться. Вали домой, — заявил он безапелляционным тоном.

Но я лишь уселась в глубокое кресло, всем видом демонстрируя, что покидать его не намерена.

Поняв, что так легко от меня не отделаешься, Хеймитч вздохнул. Мне же едва удалось сдержаться, чтобы не заткнуть себе нос, такая здесь повсюду стояла острая вонь.

- Так, значит, ты опять решила бежать и прятаться. Куда глаза глядят, — сказал он.

— Я никогда не видела ничего ужаснее, — просто ответила я.

— А чем, ты думала, они его напичкали? Как цветут цветочки и сияет в небе радуга? Или ты думала, они там будут раз в день застилать ему кроватку и оставлять на память на подушке шоколад? Они его били до полусмерти и едва не лишили рассудка. И только потому, что он тот, кто он есть, он все же смог заново собрать по кирпичикам и восстановить у себя в голове те руины, которые они там оставили. Не он придумал эти образы. Это с ним сделали они.

— Знаю, — жалко пробормотала я.

- Ну, и кто ты, если не можешь принять правду, когда он так рисует твое милое личико? Или ты думаешь, что Питу нравится, чтобы в его голове болталось все это дерьмо? — он взмахнул рукой в знак весомости своих слов.

Из моих глаз полились слезы, и в этот момент я ненавидела себя уже по двум причинам: за свою слабость, и за то, что показала ее перед Хеймитчем.

— И что мне теперь делать?

Сделав еще один большой глоток из горлышка, Хеймитч смягчился.

— Будь у меня хоть половина того, что есть у вас, я бы все поставил на карту и рискнул, наступив на горло собственной песне. Пойди и извинись. И он, раз уж на то пошло, как всегда всё тебе простит не задумываясь. Просто извинись как следует.

Я закивала, вытирая лицо запястьем.

Оставив Хеймитча на диване, я, понурившись, пошла домой. На Дистрикт Двенадцать уже опустилась ночь, но дом оставался темным. Когда я взбиралась по ступеням, в животе завязывались тугие узлы. Входная дверь оказалась незаперта, и я толкнула ее, чтобы войти внутрь. Я полагала, что он уже наверху. Но обнаружила, что он с каменным лицом сидит в кресле в гостиной и, потупившись, смотрит в пол. Он даже не сразу повернул голову, когда я вошла. Холод, который от него исходил, мог бы заморозить дождь, льющийся с небес.

— Пит… — начала я.

И лишь тогда он поднял на меня глаза. У меня перехватило дыхание, когда я увидела в них ужасную пустоту, они были как глыбы голубого льда, а маленькие морщинки в уголках подчеркивали сковавшее его напряжение. А на полу там и тут валялись обломки деревянных подрамников и клочки изодранного холста. Судя по цветам, это было все, что осталось от портрета Китнисс-переродка.

— Садись, — тихо сказал он.