Good Again (СИ)

Чувствуя себя сбитой с толку, но желая загладить произошедшее, я не стала с ним спорить и села на краешек дивана. Он не стал тянуть время. Не успела я открыть рот, как он, покачав головой, заговорил сам:

— Все эти месяцы я все еще продолжал лечиться, чтобы вернуться и вспомнить кем же я был до того, как началась вся эта заваруха. Помимо кошмаров, которые у меня появились уже и после наших первых Игр, у меня бывают приступы, и во время них картины, которые мне засунули в голову, оживают, и мне далеко не всегда удается их контролировать. Я рисую, что вижу, не потому, что мне это нравится, но потому что порой то, что я рисую, перестает меня терзать, уже не появляется в моей голове, — он глубоко вдохнул и надолго прервался, так что я уже было подумала, что снова он не заговорит.

Но, когда я окончательно в этом уверилась, он все-таки продолжил:

— Не знаю, кто мы друг другу, Китнисс, и, честно говоря, меня это не волнует. Когда ты рядом — я счастлив. Я так давно жаждал быть с тобой, что и представить себе не могу, чтобы было по-другому. Но сам я теперь вот такой. И я не изменюсь оттого, что тебе не по нраву то, что я нарисовал. Тебе придется смириться с тем, что я вряд ли смогу стать прежним, — он дышал тяжело, прерывисто, а на лице был уже не холод, но агония. — Я говорил тебе: самое ужасное, что ты можешь со мной сделать, это отказаться от меня. Этого я точно теперь не вынесу.

Я знала, что он думает о тех месяцах после первых Игр, когда я выказывала откровенное предпочтение Гейлу, а его полностью игнорировала. Это был его величайший страх, что я могу каким-то образом вновь стать к нему равнодушной и вновь его покинуть. Он замолчал, и теперь я чувствовала, что он действительно все сказал, что собирался. Мое лицо уже опухло от пролитых слез. Я поднялась со своего места, и подошла к нему вплотную, встав между его коленей. Он снова смотрел в одну неведомую мне точку на полу, и его белокурые волосы упали ему на лоб так, что я не видела его глаз. Я опустилась перед ним на колени и обеими руками обняла его лицо. Он попытался отстраниться от моего прикосновения, но я была настойчива.

— Я не собираюсь впредь снова так с тобой поступать. Никогда, — заявила я с ожесточением. Он все еще смотрел в сторону, пытаясь скрыть свою боль. А я, пытаясь вызвать его ответную реакцию, просто поцеловала его в губы.

— В этом-то все и дело. Ты можешь поступить так снова. Ты не нуждаешься во мне так, как я в тебе нуждаюсь, и, возможно… — тут он запнулся. — Возможно, когда ты, наконец, это поймешь… — он вновь прервался, так и не окончив свою мысль. — И я бы снова принимал тебя обратно всякий раз, когда ты уходила, но от самого меня бы оставалось при этом все меньше и меньше с каждым разом, — он вздохнул, пялясь на свои руки. — Большую часть жизни я ненавидел свою мать. Но теперь я ее вполне понимаю. Я понимаю, отчего в человеке может скопиться столько горечи. Я и сам мог бы стать таким, как она, но я все равно не смог бы тебя отпустить, для этого я слишком слаб. В этом смысле я — сын своей матери.

- Нет, Пит, — шептала я в отчаянии. — До этого не дойдет. Я обещаю. Я трусиха, глупая, эгоистичная трусиха. Ты нужен мне весь, даже то в тебе, что надломлено. Прости меня, я чувствую, что я этому всему виной. И вовсе не тебя я отвергаю, когда сбегаю вот так. Это себя я не могу вынести. Ведь это все из-за меня…

— И вот еще, знаешь, вот еще что. Когда ты перестанешь винить себя в том, в чем ни капли не виновата? Это ведь не ты решила участвовать в Голодных Играх, в смысле, не заранее. И не по своей воле ты превратилась в символ Революции, не ты меня пытала. Ты вечно караешь себя за то, что тебе даже неподвластно. Это несколько эгоистично. Лучше отвечай за то, что на самом деле в твоей компетенции.

Я подалась назад, и нестерпимый страх стал меня одолевать. Пит выглядел таким уставшим от всего на свете. Я так привыкла к тому, что он — отчаянный оптимист, никогда не унывает и борется за право жить, что увидеть как он опускает руки, было для меня тяжелым ударом. Это сбивало с толку. Мне так хотелось, чтобы Пит был счастлив. Подобные пораженческие настроения были едва ли не хуже его приступов, в том и другом случае я не узнавала Пита, которого любила.

— Я не хочу глядеть на себя такую, как ты не понимаешь? — прошептала я. — Я и так представляла себя подобным образом слишком долго.

В ответ он вздохнул, все еще глядя в сторону и приложив руку к голове в глубокой задумчивости. Другая его рука потянулась и взяла мою руку. Даже не глядя на меня, он поднес ее к губам и поцеловал. И вдруг встал на ноги, заодно подняв с пола и меня.

— Пошли наверх. Тебе нужно помыться.

Мне в голову не пришло с ним спорить, так я была поглощена противоречивыми переживаниями. Просто нужно было положить конец этому дню.