Гор

— Вы верно подметили, юный господин. Однако Старший Советник, став Регентом, не отдал приказ умертвить наследника. Он мечтал вырастить внука покорным своей воле, переплавить золото. К сожалению, замыслы Регента пошли прахом, когда его дочь, вдовствующая императрица, скончалась, а за ней последовал и он сам. Юного наследника взяла в плен коалиция Медных, создавшая Совет о Трех Главах, и заточила во дворце, где он протомился четыре года. Что было дальше, юный господин?

— Появился мой отец, — благоговение терпче и слаще засахаренных апельсиновых долек. Конус мстительно рубит посмевшую обогнать его катушку. — Он был Цветком в императорском саду и познакомился с наследником, когда тому исполнилось пятнадцать, а спустя год вернул ему трон в Ночь Багровых Слез.

— Империей правит сила, — стая катушек преследует по пятам, но конус у рубежа. — Таков девиз династии. И ваш отец, как любимая Хризантема действующего императора, является тому подтверждением. Придет время, вам исполнится шестнадцать, — княжич бросает палочки с вызовом. Последний ход. Тодо заранее разводит руками, признавая поражение. — И вы принесете присягу. Станете Цветком императорского сада наравне с вашим отцом…

— Больно ты слащавый.

— И тощий.

— В баню мыться со всеми не ходишь. Зато вот на женской половине я тебя видал. Неужто ты девка?

— Совсем дурак? — бросает ребёнок невозмутимо. Метет. А служки окружили. Щерятся, подначивают, огрызаются точно свора бродячих псов.

— Ну раз не девка, чего ты с экономкой в баню ходишь, а? Неужто старушки тебе любы? Морщинистая она небось, как залежалая слива.

Взрыв хохота, а ребёнок устало вздыхает, закатив глаза.

— Ты что ж, влюбился в неё? — спрашивает ехидно, отчего служка вмиг прекращает ухмыляться. — Раз тебе так любопытно, какая она под одежкой.

Лицо служки приобретает пунцовый оттенок. Его товарищи морщатся, плюются, встряхивают головами под дружное «фи».

— Ты что такое несешь, гаденыш?

— А чего я несу? Сам вызнать пытаешься.

— Как врежу тебе. Сразу личико будет…

— Ты уж изволь, определись, кто тебе мил — я или экономка? — оскабливается ребёнок, хоть страх выступает меж лопаток испариной, и резче шаркает метла. — А то я не могу понять.

— Вот же ж…

— Да брось ты с ним пререкаться. У него язык поострее твоего будет.

— А побьешь, так экономка потом выпорет.

— И кухарка некормленым оставит.

— Пусть всё равно докажет!

— Что вам доказать? Вы хоть знаете, что у женщин там?

Служки переглядываются, нервно хрюкнув. Прокашливаются, а щеки пылают пуще любого заката, и пальцы стыдливо теребят края рубах.

— Пещера у них, — мямлит, наконец, один из мальчишек.

Ребёнок живо подтверждает:

— Пещера. Где стручок обычно.

Служки кивают, бахвалисто переглядываясь меж собой.

— Только вот у меня вообще ничего нет.

— Это как?

— Евнух я. Знаете, что это такое?

— Нет.

— Это значит, что стручок мне отрезали.

Вздох ужаса и восхищения.

— Зачем же?

— Да знать бы, может жрать нечего было, а может обряд какой затевал, — сетует ребёнок, довольный эффектом опирается на метлу, понижает голос. — Однажды мама отправила меня в лавку за травами от кашля. Вечер был, пасмурно и темень, хоть глаз выколи. И схватил меня проходимец один. Уродливый, вонючий, жуть! К себе притащил, а там связал. Да крепко так, аж до крови. В зубы деревяшку затолкал, чтобы криков слышно не было, — служки застыли, вытянув шеи, выпучив глаза. — Потом спустил с меня штаны, нож на огне раскалил добела. Я вырывался, вопил, что есть мочи. Вдруг кто услышит, спасет. А он давай резать. Больно было так, что даже не сказать. И запах гари.

— Фу!

— Страх какой!

— Да глупости! Небылицы сочиняешь!

— Тогда смотри, — решительно откидывает метлу ребёнок. Быстрым движением распустив пояс, оттягивает край великих ему штанов, позволяя заглянуть.

— Иссу милостивый!

— И правда ничего.

— А как же ты мочишься-то?

— Сидя приходится, — завязывает пояс ребёнок. — А теперь отстаньте. Экономка мне уши надерет, если двор как следует не вымету.

— Юный господин!

Поклон сгибает спины. Буквально на пару секунд, прежде чем служки бросаются врассыпную, вдруг вспомнив, сколько же у них хлопот. А княжич останавливается рядом с ребенком. Смотрит в до невозможности довольное лицо и вдруг интересуется вкрадчиво:

— Ты правда евнух? — заставляя ребёнка рассмеяться. Зелень в обрамлении ресниц сияет и переливается, покоряя. Лукавый лепесток губ.

— Юный господин, вам тоже показать?

Столь красиво розовый ложится на белый, столь невинно. Ребёнок не находит сил сопротивляться, а мальчик прикрывает рот рукавом. Глядит странным взглядом, глухо бормоча совсем не по-господски:

— Нет конечно.

Шаркает метла по каменным плитам, поднимая облачка пыли. Гребни крыш — хребты мертвых Иль’Грандов. А детский голос окрашивает небо в янтарь и виноградное вино под сенью льдисто-серых глаз:

— Персик и слива

безмолвно цветут.

Пышно цветенье -

к исходу близка весна.

Белая дымка –

следы замела она,

И не узнать,

кто жил некогда тут.[2]

[1] За основу взята древнеегипетская игра «Сенет». Правила несколько изменены.

[2] Стихотворение Фумитоки Сугавары, «Собрание китайских и японских песен роэй»