Гор

— Значит, и вы так можете, юный господин? Целую гору поднять!

Изгибаются тонкие губы, отзывается горло, выплескивается из мальчишечьей груди горной рекой, в которой ребёнок не прочь утонуть.

— Нет, я так не могу. Вестники прошлого были намного могущественней. Мне с ними не тягаться.

— Как же так, — тянет ребёнок, кривляется.

И вдруг костенеет, потому что мальчик выдыхает:

— Яль, ответь, ты же девочка, — светится серебро, глядит по-доброму, но ребёнок взирает исподлобья, дико и колко. — Отчего в мужское рядишься?

— О чем вы, юный господин? — чуждый голос. Проводит кончиком плети.

Но мальчик не пугается, лишь перечисляет:

— Ты поправляешь волосы совсем как матушка. Так же задираешь подбородок, когда смеешься. А ещё твой взгляд…

— Какой же, юный господин? — бормочет ребёнок сердито. И теряется. Потому что алеют уши, выглядывая из-за белоснежных кос. Соскальзывает мальчишеский взгляд, спасается в травах.

— Зачаровывает. У мальчишек такого не бывает.

Перекличка ласточек и глас ветра, затерявшегося в остовах стен скрадывают тишину.

— Я тебя обидел?

Ребёнок мотает головой, упрямо поджав губы. Сложно глядеть в лицо княжича, доверчиво обнаженное, ждущее с вкрадчивым любопытством. Порхает бабочка.

— Вы не обидели меня, юный господин, но я осмелюсь просить вас никому не говорить.

— Никогда не скажу, — осторожная в своем счастье улыбка. — Только отчего же ты в мужском?

Опускаются плечи, разлад подхваченным ветром ароматом ликориса теряется вдали.

— Моя мама не была певицей, юный господин. Она работала в красном квартале. Вы знаете, что это? — княжич неуверенно морщит лоб. — Там множество домов, где живут женщины. Кого-то из них продают за долги, кого-то ради дохода, а кто-то приходит сам, не имея выбора. Но все они торгуют телом, юный господин. Мужчины приходят в квартал и выбирают понравившуюся женщину, а после проводят с ней за плату ночь, — мальчик стыдливо поправляет ворот, наконец, поняв. — Моя мама пользовалась успехом. Она была красива и талантлива. Мужчины ею восхищались. И не просто проходимцы какие-то. Но мама мечтала не о том, юный господин. Когда играла и пела, то видела себя свободной. Певицей, что творит музыку не в красном доме, а в театре.

Образ бивы в руках, девочка оглаживает покатые бока.

— Я хочу воплотить её мечту, но для этого я должна сначала вырасти. Мама всегда одевала меня мальчиком, чтобы никто не украл и не надругался, — испачкались ладони. — Когда я буду достаточно взрослой, то прекращу притворяться, а пока я ещё маленькая…

— Яль, ты станешь певицей, — она сразу верит, потому что в голосе мальчика абсолютная уверенность. Добавляет с пылом. — Если пожелаешь, я помогу. Стану твоим покровителем, — усмешка полнится гордыней. — Пусть только кто посмеет обидеть любимицу князя Иссу.

— А я ваша любимица? — поддевает девочка. Жар накатывает, охватывает пожаром, но взгляда княжич не отводит. Собрав всю смелость, подтверждает, зажигая новый пожар.

— Любимица.

— Тогда, — пальцы находят шнурок на рукаве мальчика. Распускается узел, прежде чем оплести прядь смоляных волос у девичьего лица. Взгляды. Скрепляются меж собой. — Вы пообещали, юный господин…

— Настоятель просил передать вам, — кланяется низко монах, вручив князю шкатулку, отделанную алебастром и лазурью.

— Старая традиция, — отец и сын, меч за мужской спиной, а внимание мальчика сосредоточенно на открытой шкатулке, на трех змеиных яйцах на багряной подушечке. — Ты должен постоянно держать одно из них при себе до тех пор, пока оно не окаменеет. Сделаешь — докажешь, что овладел даром.

Откровение

— Дар ведет вас, юный господин, — настоятель складывает руки в замок на животе. — Не страшитесь Пустоты. Вы должны торжествовать над ней подобно Иссу и другим Вестникам.

— Гор, ты выглядишь совсем взрослым в этом одеянии, — мать растрогано улыбается, стоят слезы в синеве очей. — Как отец с тобой обращается?

— Меч и пламя. Управляй ими, — зычен бас князя. — Твоя Конфирмация закроет мой клинок или обнажит его до конца.

Тодо застает княжича в учебной комнате. Ушли последние следы детской пухлости в тринадцатый год, её место заняли жилы. А на шелковой подушечке змеиное яйцо — воплощение Небесного города, приковавшее к себе куда крепче любой цепи. В глазах мальчика, когда он поднимает голову и сдержанно приветствует учителя, яд тревоги.

Усиливается день за днем, пока не слезают лохмотья кожи, и не является страх. Щемящий, прорывающийся порой столь явно, что кажется, княжич должен упасть замертво, ведь первое яйцо лопается спустя четыре дня. Взрывается от переполнившей его силы, запачкав простыни. Второе яйцо держится неделю. Третье, последнее в шкатулке — две с половиной.