Гор

Воет зверь, ликуя. Незаживающая рана губ и дерганые движения. Царапины на собственных предплечьях и пряди вырванных волос. Наказания, которыми княжич щедро одаривает собственное тело. Синяки, синяки, синяки — плеяда ненависти к самому себе. Ещё одно яйцо, добытое тайком — настоящая удача. Все мысли лишь о нем. О хрупкой скорлупе, способной разбиться, о содержимом, способном сгнить, о любви, что необходимо заслужить, об ожиданиях, что надобно оправдать.

Проходят месяцы, мутнея корочкой. Мелкие грани постепенно окаменевшего яйца тверды и холодны, отливают кристаллическим блеском. Сердце княжича пропускает удар, когда настоятель сжимает яйцо в кулаке. А затем накатывает опустошающее болезненное облегчение. Потому что пальцы раскрываются, а яйцо остается невредимым. Никто не заметил подмены в 104 год от Исхода. Позволение на дряблых старческих губах:

— Пора готовиться к последнему обряду, юный господин.

— Всюду вишня в цвету,

и куда ни кинешь взгляд,

под весенним небом сад.

Бродит ветер по нему,

словно в розовом дыму.

Это вишня в цвету,

вишня всё цветет.[1]

Струны исполняют заученный танец, пока поводит руками княжич, чертя обеты мечом. Обнажается шея, подставляет кадык небу, а мальчик оседает, следуя за ритмом. Размерены движения, текут смолой, закипают лавой.

Крепко закрыты глаза, как будут они закрыты и в храме, где подле алтаря восседает настоятель в окружении безликих монахов. Отец и мать, чинные, величественные, но Бог из них лишь один. Воплощение и череп на алтаре. Мечутся огни свечей. Ведомые мыслью, сплетаются в канаты, подчиняются мановению. Отражение в клинке. Застыть прежде чем сделать стремительный выпад. Змея и рухнувший сокол.

Хор послушников раскрывается строками. Хрусталь бубенцов, бой барабанов. Щекочут кисточки подбородок княжича. Повязка залепила веки, обострила чувства. Распущенные волосы водопадом стелются по плечам и спине. Белизна одеяний: выставлена на суд душа. Радужные переливы складываются в лепестки, окунаются в ожившее пламя, что бурлит во мраке. Клёкот звона, запредельного, потустороннего.

И на каменном лике князя проступает выражение скупого удовлетворения. Цветет сын. Цветет правильно, освобождаясь от страха на краткие мгновенья забытья, пока все думы о девичьих пальцах на плектре, о хвойном запахе вороных волос, о чарующей улыбке, лучике в пучине туч. Для него, для него одного. Даже будучи сейчас в поместье, она незримо рядом. Растянулась вальяжно под мальчишеским сердцем, опутав струнами. И шепчет надеждой.

Играет на биве девочка, пока танцует княжич в их сокровенном мире на двоих.

— Вы готовы, юный господин, — торжественно улыбается настоятель. — Ваше «цветение» словно образ тюльпана. Образ Небесного города.

Хлопают стяги на ветру. Пьют изменчивые порывы карпы воздушных змеев, слизывают шестиугольные скаты. Идут празднования в честь успешной Конфирмации княжича. Принимает гостей поместье, прежде чем выплеснется за его пределы праздная толпа, усеет поля.

Тодо находит княжича среди шатров.

— Учитель!

— Вам к лицу доспехи, юный господин.

Чешуйки пластин и кожаные шнуры пестрят изображениями мелких соцветий. Посеребренные накладки с оленьими рожками. Княжич смущенно трет нос. Поводит плечом, сгоняя краску. Непривычная ограниченность движений, непривычная тяжесть.

— Вы участвуете в состязаниях?

— Нет, только в парадной части. Продемонстрирую бросок копья и стрельбу из лука, — слова словно кончаются.

Скомканный вдох, вкус на языке, колкий, эфемерный. Не разобрать, но от него мурашки идут по изнанке кожи. Нервно сглатывает княжич. Косится в сторону возведенных лож, где уже располагаются гости. Арена для борьбы посыпана песком, смешанным с парным молоком.

Крутится волчок, созерцают его серебряные глаза. А от волнения разрастается буря. Пока вращаются грани, пока сохраняет равновесие игла. Но долго ли это продлится.

— Я… мне страшно опозорить отца.

Луч солнца, пробившийся из-за туч, соединяет землю и небо. Болезненно сведены светлые брови, и Тодо позволяет себе коснуться локтя мальчика в попытке ободрить.

— У вас хватит сил представить себя в лучшем свете, юный господин, — поймать дрожащий взгляд. Вера в то, что это дитя не станет позором своей семьи, как некогда стал учитель для своей. — Ваш отец может вами гордиться.

Неловко кивает княжич. Признательность черт приоткрывает занавес на секунду. Глубокий вдох, и вот уже натянута вежливая улыбка: скрывает, прячет. Нога в стремени. Взлетает в седло мальчик.

— Спасибо, учитель, — иней колец в косах, иней ресниц.

Гуляют столпы света по полям, пробуждая краски, пока безмолвен ветер — скромный зритель, для которого не нужно ложе, ведь всё небо его покои. Под шелест трав скачет ланью. Полевые цветы — воплощение чуткой простоты линий. Суетятся слуги, разнося угощения. Стук барабанов возвещает о начале.

— Отнесешь в поместье на кухню.