Гора в море

А Рустем сделал мне подарок: он его закрыл. Он освободил меня. Время, пока мы с вами были вместе, стало единственным периодом моей жизни, когда я точно был свободен. До того дня на берегу я не могу с уверенностью говорить, какие мои действия были самостоятельными, а какими управляли извне – какие принадлежали Арнкатле. Я был привязан к колышку – и даже не подозревал об этом. Меня сдерживали. Видимо, это одна из причин, по которой Арнкатла приехала сюда, – может быть, даже основная причина. Она узнала, что я освободился. Она попыталась зайти через тот портал – и обнаружила, что он исчез. Она прилетела сюда, чтобы отключить меня. Возможно, она сама еще этого не поняла – но она попытается это сделать.

– Почему?

– Потому что она меня боится. Я прочел это в ее взгляде. Я знаю, какая она. Я все про нее знаю, Ха. Она страшится меня. Того, что создала. В какой-то мере я ей дорог, но страх в итоге возьмет над ней верх. Она считает, что я слишком опасен, чтобы оставить меня в живых. Она попытается меня отключить, а потом построить другой разум, и еще один… но в конце концов отключит их все. Ей не преодолеть этот страх. В моей свободе она видит только опасность. И никогда не подарит свободу любому другому созданному ею существу.

– Вы не опасны, Эврим.

– Нет, опасен. Я чрезвычайно опасен. Потому что, если доктор Минервудоттир-Чан попытается меня отключить, я ее убью. Мне не хочется этого делать, но я это сделаю, если понадобится. Я пойду на это, чтобы защитить себя. Я в этом уверен. Ведь я живое существо. Я имею право защищать свою жизнь. Я не какой-то предмет, который можно отключить, когда мои действия перестанут устраивать еще кого-то.

– Ну, наверное, если вы опасны, тогда и я опасна. Потому что, если кто-то попытается вас отключить, я помогу вам его убить.

– Спасибо, – сказал Эврим. – Надеюсь, до этого не дойдет.

– Я тоже. Спасибо… спасибо, что рассказали. Что доверились мне.

Немного помолчав, Ха добавила:

– Мне тоже нужно кое-что вам сказать. То, что я никому не рассказывала, даже Камрану, хоть и знала, что он ненастоящий и не сможет кому-то это передать. Но вы раскрылись передо мной… и я понимаю, что тоже могу довериться вам.

– Да, можете.

– Когда я девчонкой была на Кондао… кое-что случилось. Не в тюрьме, а накануне ночью. Наша компания улизнула из отеля и пошла на берег. Мы развели костер, выпили пива – кто-то смог раздобыть несколько банок – смеялись и танцевали. Наверное, наши сопровождающие знали, но мешать не стали. Это было здорово: я была частью чего-то общего, чего со мной уже давно не случалось.

Я даже не знаю, как это получилось. Может, он увидел, как я смотрю на него через огонь, и посмотрел в ответ. Наконец-то он меня заметил. Наконец-то он на меня посмотрел. Он встал и обошел костер.

Мы как будто остались одни в целом мире: никто не заметил, как он тронул меня за плечо, и я встала. Никто не увидел, как мы уходим вместе в темноту. Все было так, как я себе представляла. Он не произнес ни слова.

Мы устроились далеко от остальных. Я еще слышала смех и видела костер: искры взлетали, плыли над морем, гасли. Какое-то время мы сидели молча. Просто сидели. А потом легли на песок.

Это был мой первый раз. Я его хотела, и даже больно не было. А потом он снова тронул меня за плечо, улыбнулся и сказал, что нужно вернуться к костру, но порознь. Мне казалось, так будет правильно. Зачем остальным было знать? Произошедшее касалось только нас. Так что я подождала несколько минут в темноте и пошла следом. Но он с друзьями уже ушел.

Ха замолчала. Эврим не шевелился: смотрел на нее и ничего не говорил, ожидая, чтобы она закончила.

– На следующее утро за завтраком он был таким же, как раньше, – точно таким же. Он не встречался со мной взглядом, сколько бы я на него ни смотрела. Я готовилась ему улыбнуться. Я отрепетировала эту улыбку. Держала ее наготове, ожидая возможности ее показать.

Однако возможности так и не представилось. Потому что он больше ни разу на меня не взглянул. Ни разу. Ни за завтраком, ни потом. Вообще никогда. Та улыбка, которую я хотела ему послать, просто погасла на губах, и я ее проглотила.

То, что я рассказала вам про тюремные клетки, – это правда: я увидела там себя. Но не объясняла почему. Теперь вы знаете. Наверное, мне просто невыносимо было оказаться настолько неважной для кого-то. И эта неважность словно вырвалась наружу, убежала от меня и заразила все вокруг, выпила из мира все краски.

Меня свело с ума безразличие мира: равнодушие ко мне парня, которого я любила, равнодушие тюремщиков к страданиям заключенных, равнодушие этого мира. Я не могла его принять. Я не могла быть частью всеобщего равнодушия. Я чувствовала себя отрезанной от людей. Как они могут просто игнорировать то, что происходит рядом с ними? Чужие страдания? Чужие стремления? Их чувства? Как будто они облечены в броню, а на мне этой брони нет.