Гора в море

Когда мозг отправляет что-то в долговременную память, он переводит воспоминание из деятельности в структурированные связи. Представьте себе это вот как: вы пытаетесь запомнить номер телефона. Сначала вам негде его записать, и вы повторяете его про себя, снова и снова. Это – деятельность. А потом вы находите терминал и записываете этот номер, преобразуя деятельность вашего мозга в материальную структуру.

Эти прочные связи, хранящиеся в мозге в виде структур, формируют постоянное «я». Временная деятельность – это мимолетное «я», такое, как «я», которое сейчас читает эти слова. Если вы позже вспомните эти мои слова, то это произойдет потому, что они, в каком-то смысле, записаны в нейронных связях вашего мозга, получив внутри вас материальное присутствие.

Вот почему бывает так сложно преодолеть травму: воспоминания в нас записаны. Они запечатлены в нашем материальном теле.

Доктор Арнкатла Минервудоттир-Чан, «Строительство разумов»

32

– ТЫ НЕ МОГ БЫ С НИМ ПОГОВОРИТЬ? Кто-то должен это сделать!

Сон пытался перекричать ветер. «Морской волк» попал в шторм. Казалось, ветер налетает на корабль сверху, надавливая на палубу и на море. Тем не менее никто из команды не захотел прекращать лов. Теперь трал начал вытягивать сам «Морской волк».

Члены команды поспешили закрепить сеть – пустую, если не считать португальского военного кораблика, физалию, чьи жгучие щупальца безнадежно запутались в ячейках. Эйко тыкал в тело твари ножом, пытаясь ее выковырять, чтобы трал можно было убрать. Он натянул перчатки до локтей, но наполненные ядом нематоцисты физалии уже дважды хлестнули ему по лицу из-за того, что корабль бросало на волнах, а сам Эйко нетвердо держался на ногах. Щеки у него горели, от аллергической реакции почти закрылся один глаз.

– Может, он тебя послушает! – кричал Сон. – И вообще, хуже уже не будет. Давай я тебя сменю.

Эйко остановился на трапе, ведущем на бак, и его вырвало из-за воздействия яда физалии и урезанных рационов, которые команда получала уже неделю. Все они едва держались на ногах из-за болезней и многочисленных травм.

Корабль накренился: ветер поменял направление и по носу хлестнула огромная волна. В бараке было темно: серый грозовой свет за зарешеченными окнами. Индра был прикован куском цепи, которая крепилась к стальному крюку для гамака в потолке барака. Он сидел на полу, скрестив ноги, опустив голову. На коленях у него был кусок клеенки с белковой плиткой, которую ему кто-то принес.

Индра поднял голову. Лоб над бровью был рассечен, когда его сковывали. Рана была прихвачена двумя стежками. На одной скуле остался синяк.

– Выглядишь хуже меня, – сказал Индра.

– А ты выглядишь неплохо для того, кто пытался себя убить.

У Индры вырвался какой-то звук – то ли смешок, то ли рыдание.

– Надо было выбрать момент, когда рядом меньше народа.

– Тебе надо делать то же, что пытаемся мы все: пережить это.

Индра отломил кусочек плитки, а остальную завернул в клеенку и отложил.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом. Расскажи мне о своем дворце памяти.

Эйко мельком упомянул дворец при Индре – во время разговора на камбузе на следующий день после бунта, когда они еще считали, что восстание было успешным.

– Я выучил этот способ в старших классах, чтобы лучше запоминать. Кто-то прочел об этом в книге и рассказал другим. Ты создаешь дом, где хранишь то, что хочешь помнить. Связь воспоминаний с их расположением в этом доме, твоем дворце памяти, помогает не забывать.

– И у тебя это японская гостиница.