Горбачев и Ельцин как лидеры

На Горбачева также оказывалось перекрестное давление, поскольку цена репрессий оказалась бы ощутимой и в международных отношениях. Репрессивная стратегия могла привести к суровому осуждению Горбачева со стороны правительств, на экономическую помощь которых он больше всего рассчитывал. Ему также требовалась добрая воля этих правительств, чтобы иметь возможность продемонстрировать внутри страны, что он остается незаменимым связующим звеном с международным сообществом, которое, как надеялись многие советские граждане, окажет материальную помощь и создаст в их обездоленной стране психологический комфорт. Репрессии также могли привести к его осуждению политическими лидерами за рубежом, которых он очень уважал. В самом деле, возможно, не будет преувеличением сказать, что Горбачев нашел для себя на международной арене примеры для подражания (Джордж Буш, Маргарет Тэтчер, Фелипе Гонсалес, лидеры Коммунистической партии Италии), чье мнение о себе он очень ценил, независимо от их способности причинить ему вред.

Таким образом, возвращение Горбачева к поддержке радикалов в федеральной политике в апреле 1991 года, по всей видимости, было реакцией на тот факт, что его поддержка консерваторов практически не дала результатов – как с идеальной, так и с материальной точки зрения. Радикалами, в отличие от консерваторов, были мобилизованы общественные силы, и они казались восприимчивыми к идее заключения договора, который, по крайней мере на бумаге, сохранял бы какое-то единство между республиками СССР. У консерваторов оставалась только угроза репрессий, со всеми психологическими, политическими и материальными издержками, которые она могла повлечь за собой как в стране, так и за рубежом. Стоило еще раз попытаться вернуться к обсуждению договора.

Все это помогает понять одну из самых необычных особенностей 1991 года: примирение Горбачева с крахом государства, которому он служил всю свою жизнь. Как мы видели, для него это не было предпочтительным исходом. Он постоянно боролся в течение 1990 и 1991 годов за то, чтобы предотвратить это, разрываясь между принятием и сдерживанием коллапса посредством поддержания конфедеративной формулы, которая, как он опасался, не сработает, и предотвращением распада страны путем широкомасштабного и кровавого подавления сил сепаратистов. Он оказался между молотом и наковальней и поочередно лавировал в обоих направлениях, не переходя полностью ни в одну из крайностей. Даже когда он в июле 1991 года согласился с формулой конфедерации, он выразил свою неуверенность, намекая коллегам на необходимость чрезвычайного режима. Он так и не разрешил для себя эту амбивалентность.

Таким образом, зигзаги Горбачева в 1990–1991 годах стали результатом сочетания трех вещей: 1) потери самообладания, по мере того как он последовательно наблюдал за потенциальными издержками каждой политической крайности; 2) заблуждения относительно того, что он преуспеет в примирении своих противоречивых личных и политических целей; и 3) попыток изменить свою позицию, чтобы поддержать авторитет и восстановить доверие «здоровых сил» различных убеждений. Как выяснилось, доля умеренных все сокращалась среди мобилизованных и уверенных в себе сил в советской политике и обществе. Горбачев больше не мог позиционировать себя как связующее звено между правыми и левыми. Уровень поляризации достиг такой точки, где маятниковая стратегия Горбачева только подчеркивала обеим сторонам тот факт, что он перестал быть незаменимым лидером. После неудавшегося путча августа 1991 года Горбачев действительно оказался в положении проигравшего. Если бы он осенью 1991 года захотел применить силу, чтобы предотвратить распад Советского Союза, у него было бы мало сторонников. Все, что ему оставалось сделать, – это согласиться на принудительную отставку.

Ельцин, 1985-1991