Горбачев и Ельцин как лидеры

Большинство западных наблюдателей считают, что Горбачев сам сделал такой выбор; некоторые, однако, принижают его роль, утверждая, что стратегия администрации Рейгана не оставила советскому лидеру альтернативы. Они утверждают, что международные силы вынудили Горбачева выбирать между проводимой им политикой и политикой бескомпромиссной, которая еще менее отвечала бы его интересам[389]. Доводы в пользу такого толкования имеются. Горбачев в 1985–1987 годах безуспешно пытался убедить президента Рейгана пойти на компромиссные решения. После этого Горбачев решил, что пойти на радикальные уступки будет выгоднее, чем жить в условиях отсутствия соглашения. Учитывая его убежденность в том, что прекращение холодной войны является необходимым предварительным условием успешного реформирования советского общества, он уступил максималистским требованиям Рейгана по нескольким направлениям. Но здесь вновь большую роль сыграли личность и убеждения Горбачева, поскольку многие другие члены советского руководства не испытывали энтузиазма по поводу его внешнеполитических решений. Если бы все контролировали они, они не сделали бы такого же выбора. Отсюда следует, что у Горбачева имелась определенная политическая свобода выбрать нечто иное. Он мог в своей внешнеполитической программе участвовать в выборочной реинкорпорации, но, как и во внутренней политике, он предпочел этого не делать.

Таким образом, хотя политические ограничения, по-видимому, повлияли на решения Горбачева в 1985–1986 годах, его личность и индивидуальные убеждения, вероятно, были более существенными определяющими факторами его решений, принятых в 1987–1988 годах[390].

Горбачев, 1989-1991

Когда в 1989 году программы Горбачева начали давать сбои, он мог отреагировать так же, как ранее Хрущев и Брежнев: искать новой поддержки со стороны традиционалистов, которых он умиротворял на первом этапе своего правления. Но Горбачев сначала отреагировал на разочарование иначе. Вместо этого, пусть и продолжая пытаться ограничить радикальные изменения, он в целом поддерживал радикализацию, а не пытался повернуть ее вспять. Он приспособился к радикальным силам, отказавшись от «ведущей роли партии», проведя республиканские выборы весной 1990 года, введя пост советского президента, независимого от коммунистической партии, и политически лишив номенклатуру избирательных прав. Он еще более либерализовал законодательство о совместных предприятиях, чтобы открыть советскую экономику для экономики мировой, и еще более либерализовал политику в отношении эмиграции, инакомыслия, свободы объединений и свободы религии. За границей он вывел советские войска из Афганистана и смирился с крахом коммунистических режимов в Восточной Европе. Нет никаких оснований приписывать все это политическому давлению внутри партийно-государственного истеблишмента; большинство официальных лиц посоветовали бы сдерживать дальнейшую радикализацию. КГБ в то время (1989–1990) сохранял силу и мог бы принять жесткие меры, если бы получил приказ сделать это. Советские танки могли ворваться в Восточную Европу; или как минимум Горбачев мог пригрозить действиями. Но советский лидер предпочел не идти этим путем[391].

Другой вопрос – почему он изначально выбрал радикализацию, а не сужение своей коалиции. Идеалистическое объяснение могло бы заключаться в том, что Горбачев искренне стремился верить (или уже поверил) в свое видение демилитаризованного международного порядка и консенсуса между населением и властью внутри страны. Следовательно, он продолжал двигаться вперед, несмотря на связанные с этим риски и неопределенности. Но чисто идеалистическое объяснение игнорирует изменения в социальном контексте внутри страны и за рубежом[392]. В рамках объяснения, сочетающего идеализм с материалистическим расчетом, можно утверждать, что к 1989 году общественные силы как в России, так и в других республиках СССР, наряду с общественными силами в Восточной Европе и правительственными силами на Западе, активизировались настолько, что издержки от их подавления стали слишком высоки, так что Горбачев посчитал, что цена репрессий превышает цену терпимости. Поэтому он решил присоединиться к менее бескомпромиссной из этих общественных сил, чтобы извлечь максимальную пользу из неконтролируемой ситуации, обернуть ее в свою пользу и по возможности сохранить свой авторитет «человека, изменившего мир»[393].