Горбачев и Ельцин как лидеры

Один из способов заключался в том, чтобы периодически заявлять, что критика и массовая инициатива, будучи предпосылками успеха перестройки, не являются абсолютом. Целью должна стать «сознательная дисциплина» [Горбачев 1987: 27]. В критике «смелость» должна сочетаться с «принципиальностью», что в советском лексиконе означало следование «верной линии [партии]» [Горбачев 1987–1990, 4: 326]. В феврале 1987 года он затронул вопрос о том, насколько далеко может зайти критика в эпоху перестройки. Он заявлял, что она не должна быть беспочвенной, а должна быть «партийной, правдивой <…> чем острее, тем более ответственной» [Горбачев 1987–1990, 4: 371][90]. «Правовое» государство создает основу для «ответственной» гражданской позиции, а не для неограниченной вседозволенности [Горбачев 1987: 93–94]. Подобным же образом Горбачев вторил своим предшественникам, говоря о приверженности нормативным определениям общественных интересов: «Мы поддерживаем и будем поддерживать то, что служит социализму, и отвергаем все, что противоречит интересам народа» [Горбачев 1987–1990, 6: 61][91]. Это было далеко от принципов либеральной демократии, поскольку предполагало, что общественные интересы должны определяться просвещенной элитой и защищаться этой элитой от граждан, которые не являются принципиальными, дисциплинированными и ответственными.

Горбачев также заверял членов ЦК, что, пока они на стороне побеждающей перестройки, им не стоит бояться масс. Он неоднократно утверждал, что люди лояльны к партии, перестройке и системе. Они получили хорошее образование в советских учреждениях, обладают большим опытом. Им нужно доверять. Их активности опасаться не следует[92]. Сомневающихся в лояльности масс Горбачев заверял, что могущественное и в основе своей легитимное партийное государство, возглавляемое решительным генеральным секретарем, по-прежнему желает и способно налагать ограничения: «Неужели мы с такой мощной партией, с таким патриотичным народом, преданным идеям социализма, своей Родине, не сможем справиться, если кое-кто попытается воспользоваться широкой гласностью, демократическим процессом в своекорыстных и антиобщественных целях, в целях очернительства?» [Горбачев 1987–1990,4: 358][93]. Принимая во внимание, что сплоченность и потенциал КГБ и других механизмов контроля оставались в период правления Горбачева на высоком уровне, многие чиновники партийного государства должны были счесть это утверждение заслуживающим доверия.

Помимо успокоения элиты, Горбачев играл на ее неуверенности, чтобы запугать пассивных зрителей и заставить их сотрудничать. В своей «предвыборной» речи в декабре 1984 года он определил необходимость фундаментальных изменений как императив национальной безопасности, если только СССР хочет «войти в XXI век как великая держава», имея при этом в виду, что страна находится на пороге предреволюционной ситуации [Горбачев 1987–1990, 2: 86]. Придя к власти, он смягчил эти страшные пророчества, но они возникли снова, когда его программа стала более радикальной. «Мы живем в критическое время», – предупреждал он в сентябре 1986 года [Горбачев 1987–1990, 4: 88]. «Судьбы социализма» зависят от того, чтобы избежать повторения ошибок 1970-х – начала 1980-х годов [Горбачев 1987–1990, 4: 300][94]. «Альтернативы нет»; перестройка – «объективная необходимость» [Горбачев 1987–1990,4: 300].

Результат этих усилий, заверял Горбачев своих слушателей, будет благоприятным и понятным для тех, кто присоединится к побеждающему перестроечному движению. Он не мог подробно объяснить, как будет выглядеть эта новая система, но заверял их, что она будет соответствовать высшим идеалам марксистской традиции. Как он выразился в конце своего выступления на партийной конференции в июне 1988 года: