Горбачев и Ельцин как лидеры

Да, мы отказываемся от всего того, что деформировало социализм в 30-е годы и что привело его к застою в 70-е годы. Но мы хотим такого социализма, который был бы очищен от наслоений и извращений прошлых периодов и вместе с тем наследует все лучшее, что рождено творческой мыслью основоположников нашего учения… <…> Социализм мы видим как строй высокой культуры и морали. Он наследует и приумножает лучшие достижения духовного развития человечества, его богатый нравственный опыт. Это – общество полнокровной и насыщенной в материальном и духовном отношениях жизни человека труда, отвергающее потребительство, бездуховность и культурный примитивизм [Горбачев 1987–1990, 6: 395–396].

Хотя таких людей, как Лигачев и Рыжков, радикализация Горбачева отталкивала все больше и больше, их возможность совместно противодействовать горбачевским инициативам была ограниченна из-за того, что каждого из них смущали разные аспекты его программы. Пуритане были преимущественно озабочены утверждением ведущей роли партии и ортодоксальных ценностей в культуре, политике и управлении. Технократы больше всего беспокоились о рационализации госуправления, то есть об уменьшении вмешательства партийных чиновников в работу министерского аппарата и о большей рационализации плановых показателей. Так, из информативных мемуаров Черняева мы узнаем, что на заседании Политбюро в декабре 1986 года Рыжков и Лигачев спорили о желательности и необходимости повышения розничных цен [Черняев 1993: 122–123]. Мы также узнаем, что в ноябре 1987 года Рыжков ругался с Лигачевым из-за политики экономических реформ:

Е. К. [Егор Кузьмич] олицетворяет собой вал, погоняловку, разносы, накачки, давай-давай. <…> Нашего премьера можно понять, он и взорвался. Налицо совершенно явная и еле сдерживаемая личная неприязнь, которую он [Лигачев] вызывает (давно уже) не только у Рыжкова [Черняев 1993:202].

Кроме того, при обсуждении публикации в «Советской России» статьи Н. А. Андреевой (весна 1988 года) состоялось «сильное эмоциональное выступление» Рыжкова против Лигачева. Рыжков «предложил даже освободить Лигачева от курирования идеологии» [Черняев 1993: 205–206][95].

Из воспоминаний Рыжкова также видно, что он не сходился ни Лигачевым, ни с Горбачевым по ключевому для технократического мышления вопросу: оценке возможностей. Рыжков осуждает антиалкогольную кампанию как пример политики, ставящей идеологию выше практических соображений: «Трагедия кампании состояла в стремлении форсировать выполнение по существу долгосрочной программы. В этом проявился характер Горбачева и Лигачева – решать вопросы немедленно и быстро, не считаясь с реальными возможностями» [Рыжков 1995: 102]. И все же именно склонность Горбачева к агитационному, кампанейскому подходу во всей своей политике, включая перестройку, позволяла ему в меньшей степени выглядеть воплощением разрыва с прошлым, чем это было на самом деле. В результате в течение 1987–1989 годов Горбачеву удавалось позиционировать себя как посредника между коалициями сторонников и несогласных внутри Политбюро. Уравновешивая свою политическую поддержку реформистов, пуритан и технократов, Горбачев сумел предотвратить создание устойчивой коалиции противников своей внутренней политики.

Обоснование уступок во внешней политике

Похожую схему – оправдание фундаментальных изменений посредством умелого увязывания их с марксистско-ленинской традицией и представление себя просвещенным марксистом – мы находим в стратегии Горбачева по укреплению своего авторитета в сфере внешней политики.