Горбачев и Ельцин как лидеры

Если не в Свердловске, то в Москве Ельцин довольно быстро понял связь между этими явлениями. И он не преминул высказать это на самых высоких и публичных форумах партии. Его речь на XXVII съезде партии в феврале 1986 года, всего через два месяца после назначения главой московской парторганизации, стала самой «подрывной» из всех речей, произнесенных с этой трибуны за все время съезда[160]. Подобно Хрущеву в феврале 1956 года и Горбачеву в декабре 1984 года, он не просто критиковал «некоторых работников» за плохой труд (что было бы обычным делом), но и расширял границы критики, давая понять, что проблема выходит за рамки «некоторых работников» и является более серьезной деформацией системы, с которой необходимо было бороться: «инертный слой приспособленцев с партбилетами». Но, в отличие от Горбачева того времени, Ельцин был готов нанести удар по привилегиям, позволявшим этому «слою» быть «инертными приспособленцами». Ельцин сделал эту горячую тему – то, что тогда называлось вопросом о «социальной справедливости», – центральным элементом своего обращения к съезду партии и предупредил, что, если проблемы не будут преодолены, политическую стабильность гарантировать невозможно [Aron 2000: 143].

Искоренить коррупцию и ограничить официальные привилегии в Свердловске было достаточно сложно; сделать это в Москве было задачей практически невыполнимой. Москва была намного больше, здесь размещались центральные органы власти. Аппарат ЦК со штаб-квартирой в Москве легко мог защитить своих политических соратников от «пришлеца» – руководителя московского горкома. Ельцин привык держать все под контролем и, как отмечалось в главе второй, раздражался, если оказывался в подчиненном положении[161]. Вскоре он понял, что, апеллируя к аппарату ЦК и покровителям в Политбюро, коррумпированные бюрократы могут уклоняться от его нападок или отменять его решения. Этим можно объяснить, почему его выступление на партийном съезде также включало требование, чтобы аппарат ЦК «не лез не в свое дело», мешая Ельцину выполнять свою работу. Это замечание накалило обстановку в меньшей степени, чем другие его ремарки, потому что оно не приняло форму критики системы. Но вряд ли оно принесло Ельцину больше союзников в Политбюро и аппарате ЦК. И оно не могло не оттолкнуть того самого человека – секретаря ЦК Лигачева, который в первую очередь способствовал продвижению Ельцина на должность в Москве. Возможно, именно в этот момент Горбачев и Лигачев осознали, что неверно оценили человека из Свердловска. Горбачев, в котором сочетались черты реформатора и пуританина, мог в принципе соглашаться с тем, что говорил Ельцин, и даже мог бы счесть полезным в политическом отношении, чтобы кто-то выступал за радикализацию, освободив самого генерального секретаря от ответственности на случай, если возникнет обратная реакция. Но Горбачев мог задаться вопросом, не станет ли Ельцин ускорять процесс радикализации общества быстрее, чем он и Политбюро способны контролировать. Горбачев мог также опасаться того, что осторожное внедрение радикальных идей и доктрин, являвшееся его стратегией в то время, будет дискредитировано из-за того, что Ельцин распространил их до преждевременной системной критики. Однако Лигачев должен был осознавать даже в большей степени, чем Горбачев, что человек, которым он так восхищался в сентябре 1984 года, не был сделан из того же материала, что и он сам. Оба они соответствовали пуританскому образцу аскетичного борца с коррупцией, находящего способы улучшить работу системы при сохранении социальной стабильности. Оба они обладали менталитетом штурмовика, чересчур давящего на подчиненных, чтобы добиться цели. Но Лигачев был малотерпим к системной критике, способной подорвать признанную обществом легитимность ведущей роли партии[162]. В своей личной жизни Лигачев мог быть аскетом, но он понимал, что систему институциональных привилегий нельзя поставить под вопрос без потенциального подрыва более широкой системы номенклатурного господства[163]. Более того, в своем выступлении на съезде партии Лигачев подверг критике ежедневную газету КПСС «Правда» за публикацию статьи, в которой было отражено недовольство населения социально-экономическими привилегиями номенклатуры[164]. Не могло обрадовать Лигачева и то, что центральный аппарат партии, в котором он был высокопоставленным секретарем ЦК, должен отказаться от своего права вмешиваться в дела важнейшей региональной партийной организации страны! Лигачев был пуританином и мог на этой ранней стадии сотрудничать с теми технократами (как Рыжков), которые, как казалось, почитали систему, основанную на централизованном планировании и контроле, а также уважали официальные привилегии [Ligachev 1993: 350–351]. Следовательно, он считал себя «реформатором» и в принципе одобрял гласность и перестройку; но он не был эгалитарным популистом. Ельцин далеко выходил за рамки того, что Лигачев считал приемлемыми реформами.